«Dans le port d’Amsterdam… Dans le port d’Amsterdam…»
(© Андрей Федорченко)
Литклуб

«Dans le port d’Amsterdam… Dans le port d’Amsterdam…»

Пейзаж за окном поезда медленно умирал. Кардиограмма гор и холмов швейцарского северо-запада постепенно успокаивалась и скоро превратилась в ровную, унылую линию. Зачарованный умиранием рельефа, я и не заметил, как экспресс пересёк невидимую границу

между кошельком пассажира и совестью официанта. Я пассажир, еду «дикарем» в Алупку, и деньги у меня пока еще имеются. Зато официант в вагоне-ресторане, похоже, не имеет совести. После невкусного ужина, забирая у меня двадцатипятирублевку, он бросает небрежно: «У меня сдачи нет, гражданин, закажите что-нибудь ещё». Заказал стакан противной, тёплой водки, закусил цыплёнком табака, доставленным на мой стол, вероятно, из Аушвица. В вагоне жара, но несмотря на июль, проводница топит печь, чтобы заварить никому не нужный чай. Повсюду угольная пыль: в носу, на стенах, на полу, на столике

в купе стерильная чистота, чего не скажешь о ландшафте за окном. Он разрушил в моей душе еще один миф о немецкой аккуратности: пыльно-серый, неряшливый. Я, привыкший к огромным пространствам бывшего Советского Союза, поразился малости Европы. Даже международный поезд выглядел банальной пригородной электричкой, без спальных купе и только с сидячими местами. Ещё утром я завтракал, окружённый чемоданами и сумками, в своей старой квартирке в Аарау, не ведая, что обедать придётся уже в Кёльне. Но пообедать не пришлось, потому что

они были похожи друг на друга, как близнецы, одинаково лысые и толстые, даже одетые  одинаково: в спортивные штаны и белые майки. Вася постелил на столик «Известия», а Коля и Пётр уже нарезают кружками колбасу и солёные огурчики. Мы только что познакомились и уже распахнули друг другу души. Дружба, начавшаяся в поезде, обычно в поезде и заканчивается, несмотря на обмен адресами и телефонами при прощании. И мы, опытные путешественники, это знаем… но говорим, поверяем случайным своим попутчикам самые сокровенные мысли, болтаем «за жизнь» не боясь КГБ. И обязательно пьём водку. И над стремительно проносящейся украинской степью странно-неподвижно висит луна, а крупные, зелёные звёзды пляшут вокруг неё безумную

(© Андрей Федорченко)
(© Андрей Федорченко)

идею построить рядом с готическим шедевром вокзал? Интересами туризма? Кёльнский вокзал оказался маленьким и грубо-нелепым рядом с божественной громадой собора, шпиль которого упирался в небесный свод. На площади перед собором играли уличные музыканты, а сам собор, как пылесос, втягивал в себя нескончаемый поток туристов, беспрерывно щёлкающих фотоаппаратами. Внутри, в гуще туристской толпы, спрятав голову в ладонях, молилась пожилая японка. Я подошёл ближе и увидел… прикрытую руками крошечную видеокамеру. Японка перехватила мой изумлённо-разочарованный взгляд, покраснела и мгновенно растворилась в толпе. Бог не изгонял на самом деле Адама и Еву из рая. Он лишь подарил им смерть, заставил вкалывать, а после усталых плотских утех —  в мучениях рожать детей. Бог сегодня арендует скромную квартиру в Кёльнском соборе, и на его глазах потомки Адама превращают райский сад в большую мусорную свалку. Об этом думал я, глядя как ветер гоняет по соборной площади бумажный мусор и смятые банки из-под «Кока-колы» и «Хайнекена». Большие вокзальные

часы на руке показывали уже половину восьмого утра. Поезд стоял. Мои толстяки ещё храпели, и я, стараясь не шуметь, спустился со своей верхней полки. Вокзалом оказалось маленькое, серое и грязное зданьице, напоминающее древнегреческий храм в миниатюре, с деревянной табличкой на фронтоне «Конотоп». За вокзалом, закрывая обзор  провинциального советского городка Конотоп, высились четырёхметровые буквы из железа: «ВАЖНЕЙШИМ ИЗ ВСЕХ ИСКУССТВ ДЛЯ НАС ЯВЛЯЕТСЯ КИНО! (В. И. Ленин)». К вокзалу прилепился  железный сарайчик без окон, именуемый «Кафе». Такие «кафе» тысячами разбросаны по провинциальным вокзалам Советского Союза, в них с утра до закрытия пьют и спят бродяги и бомжи.


image description
image description

Старухи в чёрных платках суетились у вагонов: «Спелые яблочки! Сахарные арбузы без химиев! Самогоночку домашнюю купите, товарищ!» И совали свой товар прямо в окна, в руки товарищей, а на перрон ответно летели купюры и монеты. Неожиданно распахнулась дверь «кафе» и в тёмном дверном проёме возник пьяненький мужичонка в зимней почему-то шапке-ушанке. Широко расставив полусогнутые ноги в стоптанных сапогах, ОН внимательно смотрел МНЕ в глаза. Не отводя взгляда, мужичок медленной походкой зомби спустился по ступенькам на перрон и направился к моему окну. Один шаг-стоп, два-стоп, три-стоп, четыре – замер, глубоко вздохнул и… его вырвало прямо на перрон. В тот же миг поезд тронулся. Маленький Конотоп с его кинолюбивыми жителями и  блюющим мужичком медленно

въехал в Голландию. Я успел потерять всякое уважение к подвигам вермахта во второй мировой войне, занимавшего европейские страны за считанные недели и дни. Там всё так скученно, всё такое небольшое! Открыл банку пива в немецком Дюссельдорфе, а выбросил её в мусорный ящик уже в голландском Утрехте. Европа глобализировалась: одни и те же интернациональные компании восхваляют свои товары что здесь, что  в Германии.

(© Андрей Федорченко)
(© Андрей Федорченко)

На самом деле Голландия – это бетонная дамба, соединяющая Францию и Германию. Вдоль дамбы проживает более 20 миллионов сухопарых аскетических мужчин-циркулей и круглозадых белокожих женщин. У голландцев такие же длинные слова, как у эстонцев или финнов. Поезд идёт в Амстердам среди плоских, ровных домов, паркингов, деревень и намёков на поля – кочки какие-то. Это и есть Голландия – полая земля. Станции пролетают мгновенно. Пассажиры: две девчонки из Коста-Рики, сбежавшие на каникулы в Европу от своих усатых мамаш и мачо-папаш оттянуться по полной программе в либеральном Амстердаме. А пока они скромно играют в карты. В углу за игрой наблюдает напряжённый молодой немецкий парень. Очень скоро его, безбилетника, на ближайшей станции высадит худой как узник ГУЛАГа контролёр. Голландские деревья острижены как доски и повторяют фигуру среднестатистического голландца, того же контролёра из поезда. Пока я всё это обдумывал и наблюдал – так и доехал.

Амстердамский вокзал, как и все вокзалы мира, неряшливо космополитичен. Цыгане, дети, ветер, пыль и пластиковые стаканчики из Макдональдса – и, напоминая впопыхах о своей национальной идентификации, над всем парят афиши выставки-ретроспективы Ван-Гога – Винсент с отрезанным ухом. Я вышел из

Симферополя, возникшего как оазис из утреннего крымского степного тумана. Именно в Симферополь, в город, окружённый бескрайней степью, съезжаются курортники со всего Советского Союза. Настоящий курорт в Крыму только один – Ялта. Именно там можно поселиться в гостинице, получить минимальный сервис… если сумеешь достать путёвку. Проблема в том, что купить путёвку только потому, что есть деньги, невозможно – на 300 миллионов советских людей есть только два места, где можно отдохнуть у моря: Прибалтика и Крым. В Прибалтике сезон короткий и погода капризная, Крым же для советского человека есть что-то вроде рая: гарантированное солнце, фрукты и витамины. Путёвки в дома отдыха и санатории получают герои труда, работники партийного аппарата и только за редчайшим исключением обычные советские граждане. Но мы не унываем: для нас, простых граждан, существует частный сектор.

Плачу хозяйке задаток и отдаю паспорт (боится, что сбегу, не заплатив остаток). Нас, жильцов, у неё около тридцати человек. Среди фруктового сада стоят раскладные койки, рядом тумбочки. Койка с тумбочкой под сливой – теперь мой дом на три недели. Чемодан в доме хозяйки. Среди жильцов есть счастливчики, которым достались маленькие сарайчики: иметь крышу над головой и возможность уединиться дорогого стоит. Но я счастлив своей койкой, ибо многим приехавшим не найти и этого – будут спать прямо на пляже в спальных мешках.

Я слепну от ярких красок крымского неба и кипарисов – слишком большая нагрузка на глаза после сдержанного колорита родной Беларуси. Я закрыл глаза и услышал долгожданный гул

«Dans le port  d`Amsterdam… Dans le port d`Amsterdam…» – ревел над площадью голос Жака Бреля. Прогулочные катера на канале ожидали туристов, новая порция которых вывалилась из вокзала и заняла очередь у касс.

(© Андрей Федорченко)
(© Андрей Федорченко)

А я хотел увидеть море. И хотя никакого Северного моря пока не появилось, только заборы и за ними какие-то строения фабричного типа – оно, Северное море висело вокруг меня, сырое — налипло мне на волосы, щёки, уши и лоб. Море я всё-таки обнаружил. В запущенных складках бетонного одеяла города я увидел серую воду и корабли. В бетонных щелях сидели клошары, укрытые яркими пледами и что-то пили из своих бутылок.

Вся Голландия оказалась портом, от Амстердама до

бегущей навстречу волны всего несколько метров. Солнце палило нещадно, стояло высоко, а мощь и сила его лучей вдохновляла меня «двигайся, греби дальше!» И тут огромная волна накрыла меня с головой и смыла, как бумажку с моего надувного матраца. Я поймал его за пробку – от удара волны затычка вылетела и матрац обмяк, наполняясь водой.  Волны неумолимо несли меня прямо на волнорез: я отчётливо видел торчащие из деревянных брёвен колючие куски железной арматуры. Людей вокруг не было, спасти некому. И тут ясно понял, что  сейчас умру. Что через пару минут эти ржавые и острые как армейские штыки железки располосуют меня на куски, а волны намотают кишки на склизкие брёвна. Одновременно понял, что совсем не хочу умирать. Но сил было немного.

Огромный водяной вал поднял меня в воздух (я закрыл глаза) и… нежно перенёс через смертельную границу. Проклятая железка всё же распорола мне бедро и исцарапала руку, но главное – я был жив. Я вполз на берег и лежал, и солнце немилосердно жгло мою кровоточащую рану на бедре. У берега плавал изорванный в клочья матрац. Я смотрел на него и меня разобрал истерически-счастливый смех. Я катался на горячих камнях и не мог остановиться.

(© Андрей Федорченко)
(© Андрей Федорченко)

… Два поезда примчали к двум морям. Первый, двадцатилетней давности, трёхсуточным броском на юго-восток доставил меня, молодого советского человека, в яркий Крым к Чёрному морю. И я едва не погиб там в жаркий солнечный день. После „второго рождения“ я пережил потрясающе интересное время: перестройку, гибель СССР. Это было большое путешествие в пространстве и времени, завершившееся в Швейцарии. И вот, двадцать лет спустя, в суете европейских будней — избрания Римского папы, наводнений на новой родине, маленьких личных удач и больших неудач, безумной любви, в разгар германской политической схватки между Шрёдером и Меркель — другой экспресс унёс меня, ныне швейцарского жителя пятидесяти лет, на северо-запад к морю Северному.

Смотрю на серую воду.

И вдруг вижу среди плавающего мусора нечто странное. Неуклюжее воспоминание не желает просыпаться, но… это же обрывки того резинового матраца! Двадцать лет неторопливого дрейфа через Босфор, Дарданеллы, Средиземное море и Гибралтар понадобились ему, чтобы наши с ним судьбы вновь соединились у моря… на этот раз Северного.

Раздается пронзительный гудок. Мимо важно проплывает баржа, груженная автомобилями. Вижу капитана, его рыжая голова покачивается в такт музыкальному ритму. И угадываю его.

…«Dans le port  d’Amsterdam… Dans le port d’Amsterdam…»

Текст и фото: Андрей Федорченко, Амстердам, 2005

Андрей Федорченко

Видео: Dans le Port d’Amsterdam. Jacques Brel. English and french subtitles (YueTube)

https://youtu.be/n2kkr0e_dTQ

Поделитесь публикацией с друзьями

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Похожие тексты на эту тематику