Адвокат Свидерский защищает «Взятие Измаила»
Литклуб

Адвокат Свидерский защищает «Взятие Измаила»

Отзыв на роман Михаила Шишкина «Взятие Измаила» Подсказали: непременно почитать Шишкина. Я прислушался и, что говорить, - нырнул. Начал с романа «Взятие Измаила».

Название историческое, многообещающее. Рисовался Суворов, знамена, битвы, двор, интриги — А. Дюма, В. Пикуль, Б. Акунин — все большое, блестящее, запутанное, с крутой интригой, неожиданными развязками, сдобрено вкусными фактами и историческими анекдотами. Но началось с открытий (впрочем, ими же и закончилось).

О том, чего нет

Первое открытие: к А. В. Суворову, эпохе войн и приключений роман «Взятие Измаила» никакого отношения не имеет. Не уверен, что само слово Измаил упоминается здесь более, чем единый раз. Честно признаюсь – нашел только в одном малозначительном эпизоде, где мальчик рассказывает о своей мечте выдрессировать мышей и устроить сцену взятия крепости Измаил. Где этот мальчик, где мыши? Как говорят в Одессе, при чем здесь старые калоши и бедная женщина?

Второе открытие: в романе нет сюжета. То есть, нет привычного нам действия, которое разворачивается во времени, пространстве, истории, на протяжении человеческой жизни или хоть сколько-нибудь значительного ее отрезка. Разворачивается логично, последовательно, по человеческим законам. Вовлекает в орбиту и выбрасывает из нее героев, образуя причудливые кружева их жизненных обстоятельств, что заканчивается финалом с моралями.

Лодка под дождем. (Валерий Свидерский)
Лодка под дождем. (Валерий Свидерский)

Роман начинается размышлением автора, как бы продолженным им из какого-то другого места, где он размышлял. Но где и о чем — нам не узнать. Началось — как с поезда на ходу соскочил.

Так роман и начинается — поездом. Преподносится сцена отъезда на суд некоего судебного состава (несколько чиновников). Затем разговоры в поезде, наблюдения из зала суда, суд, осуждение к каторге невинной матери двоих детей и ее самоубийство. Все это умещается в несколько страниц, написанных предельно жестко, натуралистично и, я бы сказал, — жестоко.


image description
image description

Обрывается неожиданно и безотносительно хотя бы к самомалейшему намеку на выводы и (или) мораль и (или) взаимосвязь этого эпизода с последующим развитием событий (которого так и не случилось).

Литературный герой переходит к другим рассуждениям, впечатлениям, мгновенным ремаркам и прочему. Так же неожиданно появляются и внезапно исчезают другие литературные герои. Читателю является мешанина мизансцен и реплик, не связанных внутренней логикой повествования (сюжетом): начиная от мелькания природы за окном и кончая кухонными запахами, листвой черемухи. Чьи-то реплики, сентенции, пословицы и поговорки, голоса, обрывки пейзажа – сплошной калейдоскоп и мельтешение.

Сложить эту кашу в архитектурное подобие скелета повествования – невозможно, и труд этот невыполнимый. В чем я после пары часов чтения окончательно убедился, попытки оставил и положил себе плыть по течению – куда вынесет.

Кикассо. (Валерий Свидерский)
Кикассо. (Валерий Свидерский)

Действие, судя по некоторым деталям (которое я могу понять в силу профессии — остальные не уверен, что поймут), происходит в суде. Герой – не то присяжный поверенный, не то судебный следователь. Дело происходит в промежуток времени от начала судебной реформы Александра II до Великой октябрьской социалистической революции, то есть в царской России (1864-1917), перескакивая, но уже с другими персонажами, не связанными с литературными героями. Появляются другие герои: приходят и исчезают по-английски, вне связи с текстом (контекстом).

О том, что есть

Озадаченный таким выбором эпохи, я положился на автора и стал просто слушать все, что он говорит, порхая с предмета на предмет с непринужденностью колибри. После некоторого времени повествование стало начинать мне нравиться. Проза плотная. Лишних слов — нет. Экономно и в пейзажах, и в описательных сценах — живо остро, насыщено действием, жестами, живой речью персонажей.

У Михаила Шишкина характеристика персонажа идет через речь, жесты, диалоги с другими участниками сюжета или самим собой. По этим обрывкам, однако, вполне рисуется место действия — оно доформировывается воображением, которое цепляется за удачно найденные автором «говорящие» детали. На мой взгляд, удачно продолжена хэмингуэевская традиция глубинного смысла, запрятанного в поведение и, казалось бы, малоговорящие реплики с глубоким подтекстом. Каждая отдельная мизансцена и даже самая малозначительная, говорит, повествует, вопиет. В генеральную картину романа упорно не складывается, но сама по себе самодостаточна, а иногда и просто шедевральна, как отдельная миниатюра. Приведу примеры.

Поезд Башкирская степь

«…Представьте себе, мои юные друзья, что ничего нет. Абсолютно ничего. Ни вас. Ни меня. Ни этой не проветренной после предыдущей лекции аудитории. Ни вот этого огрызка мела у меня в пальцах, который только что скреб по доске, осыпаясь мучнистой струйкой. Ни времени, идущего посолонь и схватившего каждого за руку, мол, попался, теперь не убежишь, будешь у меня на ремешке. Ни метели за окном, слышите, как завывает? Абсолютная чернота. Пустота и тьма – необходимое условие для сотворения мира. Да еще ледяной сквозняк, да еще трясет, как в вагоне белебейской узкоколейки. И такая тоска! И вот все вроде бы для миротворения есть, потому что ничего нет, но чего‑то не хватает. Какой‑то искры, что ли. И вот эту тоскливую башкирскую черноту рвет вдруг искра. Сверкнув, гаснет. Потом снова искра, и снова, будто кто‑то чиркает спичками, какое‑то первосущество, прабог‑искровержец, этакий Перун. Чиркает и ругается – отсырели.»*

В кабинете

«…Сел писать свое прохождение жизни, но попалось какое‑то перо‑заика. И так пробовал и этак, и с начала начинал и с конца – а все некролог выходит. Взял с полки том, полистал, мамочки родные, не словарь, а кладбище.»*

Водные велосипеды. (Валерий Свидерский)
Водные велосипеды. (Валерий Свидерский)

На прогулке в парке

«…Выпил чаю, глядя в окно. Там стая птиц кружила над деревьями, будто их кто‑то гонял ложкой, как чаинки.»*

Или более крупные, почти мини-повести: о больной женщине и не случившемся курортном романе в Ницце; о смерти отца и освобождении казенной квартиры; об измене жены сослуживца и другие.


image description
image description

Каждая такая миниатюра — самодостаточно глубока, не связана нарративно с романом и его ускользающим (не существующим?) сюжетом.

Столкнувшись со столь упорным сопротивлением романа сюжету, я задал сам себе традиционный профессорский вопрос: о чем это произведение?

О чём же?

С улыбкой прочел первый ответ в издательской аннотации к бумажной версии романа:

«Взятие Измаила» – роман о равноценности для России всех эпох и событий: дореволюционный уголовный суд – и рядом сцены жизни из сталинских, хрущевских и брежневских времен; герои реальные и вымышленные, современная лексика и старославянские стилизации… 

Роман удостоен премии «Русский Букер».

"Михаил Ку". (Валерий Свидерский)
«Михаил Ку». (Валерий Свидерский)

На мой взгляд, правда в аннотации — только про премию Букер. Прочего лично я ничего подобного в романе и близко не нашел. И подумалось, сколь изворотлив наш ум. Потому что, по-моему, роман совершенно не об этом.

И здесь меня поджидало третье открытие – произведение ни о чем. Это набор жизненных впечатлений и нравственных переживаний автора, преломленных годами житейского опыта. Поток сознания.

Новое бывшее

Поток сознания, как литературно-художественный прием — это ново, но однажды (и даже не однажды) это уже было. Марсель Пруст, Джеймс Джойс, отчасти Андрей Платонов. Похоже, что автор просто осыпал читателей как из огромного рога своим жизненным опытом, а задачу его осмысления и структуризации возложил на самого читателя – мол, понимай, как знаешь.

Измаила тебе не будет. Над похождениями графини де Монсоро слезами не обольешься.

Такая авторская позиция чревата большим негодованием и неприятием со стороны значительной части читательской массы. Оно и понятно. Так оно, похоже, и есть: масса от произведения плюется. Масса любит, чтобы ей, массе, потрафляли. Но автор этого не делает.

Тихий ужас

Но писательские приманки в романе есть. Они современного окраса. В духе ужасного кино. Повествование кишит литературными ужасами.

Это жестокие натуралистические сцены, выписанные с поразительным мастерством, который местами граничит с садизмом: красочные описания разнообразно и талантливо загаженных мест обитания россиян — бани, подъезды, дворы, столовые (примета нового времени – везде воняет мочой); душераздирающий отрывок письма из лагеря сосланных крестьян; ужасы в описании нравов детского дома; повешение в гостиничном номере гимназиста и первая реакция его матери; описание этапов разложения трупа и сопутствующих трупных признаков; эксгумация тела.

Голубь и дымок. (Валерий Свидерский)
Голубь и дымок. (Валерий Свидерский)

Перечислять — нет сил. Но где этот детский дом? Где вообще можно увидеть столько ужасов и в такой плотной концентрации? Наворочено так густо и круто, что порой морщишься от чрезмерности. Хочется воскликнуть: будет врать-то!

Торчит из-под платья

Подумалось, а почему я читаю и не бросаю чтение? И тут и четвертое открытие: превосходная русская литературная речь. Помноженная на цепкую авторскую память, наблюдательность, умение, выделить в сцене главное и передать его рельефно и выпукло. По-режиссерски. С минимумом иконических и вульгарных приемов.

Например, отсутствуют нудные (и не нудные) описания мест действия. Нет — и всё тут! Но в каждом эпизоде понятно, где разворачивается мизансцена, её эмоциональный строй. Мелькает за окном пейзаж — поезд. У мамы торчит из-под платья кусочек нижнего белья – это уют, дом. За кулисами театра воняет клеем и мочой, кто был – не перепутает.

Портреты персонажей вычерчены деталями, жестами, мимикой — их безошибочно представляешь по речи. По ритму дыхания и жестам. В романе все много говорят (не как у Достоевского, но все же много). Прямая речь диалогична, что роднит М. Шишкина с Ф. Достоевским. По ритму дыхания открывается и характер, и манеры, и внутреннее состояние персонажа.

Не найдете здесь сложносочиненных, сложноподчиненных и прочих шипяще деепричастных речевых нагромождений. Речь предельно проста, как кислородом насыщена гласными, легко выговаривается. В то же время предельно экономно выражены мысли, чувства, нюансы психологического состояния героев.

От лучших образцов современного кинематографа автор взял легкость появления героя в кадре. Никаких нудных утомительных предисловий с объяснениями: кто, что, откуда, в чем одет и о чем говорил «грустный, из-под длинных густых ресниц, загадочный взгляд героини».


image description
image description

Оставалось загадкой — зачем литератор перенес действие в начало прошлого века? И лексика не та, и быт незнаком, и куча деталей, на которых можно засыпаться, сгореть, впасть в пошлость и вообще, разнообразно опозориться. У авторов приключенческих романов все эти несуразности проносятся мимо читателя, увлечённого стремительно разворачивавшимся сюжетом, но здесь…

Здесь — на каждом шагу заминка. Сцена меняется, и все начинается сначала. Это требует предельной концентрации чувств и внимания и опять-таки — надо думать. Всё это сильно раздражает среднестатистического читателя. От чрезмерного употребления выключатель чувств ломается.

Автопортрет в интерьере. (Валерий Свидерский)
Автопортрет в интерьере. (Валерий Свидерский)

Я было попытался поймать сочинителя на современном словечке или еще какой новизне, выпадающей из заданной ткани повествования. На худой конец — на неточности описания образа действия судебного следователя или нюансов царского судебного процесса. Слушал, слушал, слушал, прислушивался — и не нашел!

Не то чтобы я такой уж и знаток, но живу ораторским искусством, слушаю хорошо и у других находил. Даже у классиков. Ну разве что в паре мест, где автор вкладывает в уста царских судебных чиновников рассуждения о фашистских нравах (сожжение книг, расстрелы евреев во рвах…). Впрочем, в мениппее (виде серьёзно-смехового жанра, к которому я отношу роман) это позволительно.

Открытие номер пять

И тут пятое открытие — автор использует классический, чистый русский язык столетнего разлива, я бы даже сказал, — дистиллированный язык. Таким, обычно, говорят хорошо образованные эмигранты, уехавшие из России много лет назад. Но автор уехал недавно и даже вовсе как бы и не уезжал. Что – это?

Многое проясняется в произведении, если ознакомиться с недавним выступлением Михаила Шишкина перед читателями в Литературном клубе в Цюрихе (ссылка здесь), где он описывает свою жизнь.

Думается, автору хочется уйти от современности, которая его тревожит. Изгнать её из всех щелей, паче же из языка. Оставить на суд читателя свой чистый, незамутненный рационально чувственный опыт, неокрашенный ни в какие цвета, ни в какие самомалейшие идеологические оттенки. Такая парадигма проистекает, смею предположить, из жизненных обстоятельств литератора.

Из чего растут романы

В начале 90-х будущий создатель романа «Взятие Измаила» развелся с первой женой. Женился на швейцарке-слависте вторым браком. Оба любили русский язык и литературу, но принуждены были переехать в Швейцарию, поскольку жена-швейцарка не могла приспособиться к советской системе заботы о новорожденных.

Джазовая композиция двора. (Валерий Свидерский)
Джазовая композиция двора. (Валерий Свидерский)

В Швейцарии переселенцу пришлось встраиваться в местные обычаи. Нравы. Менталитет. Искать работу и тому подобное. Тесная связь с живым языком и живыми процессами, бурнокипящими в России, ускользала, а в силу добросовестности и любви к русскому языку – изобретать новый русский язык писатель наобум не стал.

Один выход оставался – отстраниться и изгнать из романа все, что напоминало лихие 90-е, неудачи на любовном и житейском фронтах. Может быть, поэтому и основное действие, и герои, и речь (особенно речь!) смещены на 100 лет назад?

Ситуация узнаваемая. Как помнится, пережившие последнюю войну тоже категорически не любили вспоминать её. По крайней мере в 40-60-е годы. И я это молчание застал и хорошо помню. Перелом наступил лишь в середине 70-х с легкой руки Л. И. Брежнева, когда заговорили все разом и, в основном, пролили горы неправды (неправды умолчанием).

Забыть, забыться – это известный, проверенный психологический рецепт. Теперь понятно, откуда и почему выбрано место действия. Это безвременье. Утверждать категорически не берусь, но весьма вероятно.

Страсти родненькие

Я думаю, автор любит Россию, думаю, он сам сомневается в правде, которую для себя выбрал. Не отсюда ли свойственное эмигрантской литературе стремление оправдать свой выбор в пользу чужбины?

Все ужасы родной страны, какие только можно собрать на её безбрежных просторах, автор собрал, спрессовал, наслоил, соскирдовал и преподнес публике в такой чудовищной концентрации, какой в природе не бывает и быть не может.

Причем сделал это с великолепным талантом рассказчика, превосходным языком — точным и метким слогом. За душу берет, берет, берет! Но именно сверхконцентрация ужасов, в конечном счете, рождает внутри читателя чувство неправды. Перебор — это фальшь, а фальшь — во-первых, распознается, во-вторых, возбуждает в читателе стихийное возмущение и внутренний протест.

Автопортрет метафизический. (Валерий Свидерский)
Автопортрет метафизический. (Валерий Свидерский)

Думается, дурную службу сослужила сочинителю и служба в швейцарской полиции, где ему по должности было поручено анализировать анкеты русскоязычных претендентов, которые искали в Швейцарии вид на жительство. Вид представляется лицам, гонимым по политическим убеждениям, соответственно, плутоватые (и не только) граждане всячески разукрашивали и приукрашивали свои страдания в России, а переводчик должен был тщательно вычитывать их вранье и отделять зерна от плевел — правду от лжи.

Чем, естественно, он на работе и занимался весь рабочий день. Изучил массу всяческого вранья, и, пожалуй, эта куча не могла у него в душе не отложиться, а отсюда (из полицейских анкет и памяти души) перекочевать в роман.

Правда и то, что русская история так устроена, что любой ужас, какой бы ужасный кто ни придумал, — в ней срезонирует, как в пещере, и откликнется мощным многоголосьем.

Итак, и отсутствие сюжета, и перенос действия и речей в царское время, и нагромождения ужасов советского разлива — имеют свое естественное и практическое объяснение в жизненных обстоятельствах писателя, которым он не мог противостоять. И осуждать его за это рука не поднимается.

Проза без позиции

Отсюда, классический роман как таковой, не случился. Потому что в русской литературной традиции роман — это размышление над судьбами, характерами, историческим путем (хоть бы и коротким), прожитым персонажами. Роман — это взгляд в прошлое, обращенный в будущее. И к сумме впечатлений отдельного автора, служащего швейцарской полиции, свести его никак нельзя, да он и не сводится.

Крейсер. Зима. (Валерий Свидерский)
Крейсер. Зима. (Валерий Свидерский)

Поэтому не соглашусь с имеющим хождение мнением, что роман «Взятие Измаила» — пример нонконформистской светской литературы. Нонконформизм — есть несогласие с конформизмом, что подразумевает свою, отличную позицию. А у автора, по-моему, позиции нет. А текст есть.


image description
image description

Отсутствие авторской позиции понятно в бессюжетной книге. Нельзя оппонировать чему-либо, не сформулировав в художественных образах бытие того, с чем не согласен. Проза М. Шишкина — проза экзистенциальная. По моему глубокому убеждению, — проза порхательная, мотыльковая. В этом качестве её и следует принять.

Остается последний вопрос: а стоит ли роман читать?

И тут мой ответ – да!

Автор гениально владеет русским языком и искусством писания. Стилизация языка в его исполнении достигает настоящих высот. Стилизация строя речи начала XIX века, проходы в старославянский стиль, водопады пословиц, вплетение сценических приемов (сцены с участием хора, появление и сход со сцены героев) речевые характеристики персонажей, описания природы — все это легко, блестяще, талантливо, гениально. По моему мнению, это энциклопедия и учебник речи, маленьких эпизодов, и учебник драматургии.

Не буду оспаривать, да, появился новый классик отечественной литературы. Однако крайне печально, что вылупился он на свет посредством как бы кесарева сечения — через эмиграцию и работу в швейцарском полицейском управлении. Новейший ли это русский путь, господа? И все же роды состоялись.

Будут ли Михаила Шишкина перечитывать? Забудется ли его сугубо личный опыт смутных времен вместе с временами и переменами, что сделает переполняющие роман чувства непонятными, а потому не понятыми? Лично я думаю, что служба в полиции (в России или за её границами) вряд ли станет жизненным идеалом современного человека. Да и следующих за ним поколений.

#

Текст: Валерий Свидерский

Иллюстрации: Валерий Свидерский, открывает текст фото «Жара»

Валерий Свидерский

* Из романа Михаила Шишкина «Взятие Измаила»

 

Валерий Свидерский родился в Москве. Учился на философа, затем юриста, защитил кандидатскую по специальности международное морское и частное право. Работал в Новороссийском пароходстве.

«В лихие годы открыл кооператив научно-юридического профиля, — рассказывает Валерий о себе. — С 1996 года адвокат — частное и морское право. Говорю по-английски, клиенты в основном международные морские и страховые компании. По совместительству преподаю в вузах. Профессор.

Пишу каждый день. От постоянного писания лекций, бумаг и оттого, что много по-английски — полюбил простой, родной русский язык и стал его пробовать в стихах и прозе, валяюсь, резвлюсь как на лужайке. Есть и другие хобби: коллекционирую советскую живопись и антиквариат, почтовые марки, играю в шахматы, фотографирую.

Имею общественные медали Санкт-Петербургского и Новороссийского морских собраний, а также медаль «За заслуги в защите прав и свобод граждан» адвокатской палаты России. Очень этим горд.

Работаю, живу, пишу. Ношу усы.

На написание этой краткой, но, по уверениям, очень необходимой (для журнала schwingen.net) биографии, вдохновила меня журналист Марина Охримовская и, косвенно, писатель Михаил Шишкин. Последний своими золотыми словами из романа «Взятие Измаила»: «И потому, колючий, но великодушный Гиперид, умеющий добиваться прощения злодеям с морелевыми ушами, прости и ты нам, и вышли заказным фотографию и свою жизнь на двух страничках».

Сказалась адвокатская выучка — получилось короче! но это к долголетию. Значит еще не все в жизни случилось достойное описания. Let it be.

Остальное — в стихах, трудах, речах».

Поделитесь публикацией с друзьями

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Похожие тексты на эту тематику

Швейцария — страна политических беженцев
| Литклуб

Швейцария — страна политических беженцев

В настоящее время Швейцария прочно ассоциируется со страной-убежищем, с государством, предоставляющим кров и защиту инакомыслящим и преследуемым, всем тем, кто пострадал от гуманитарных катастроф или политических...