Полосатая жизнь Лисхен
Литклуб

Полосатая жизнь Лисхен

Перебирала старые фотографии. Вот мы с тобой. Я в 8-м, ты – в 10-м.

Хорошей погоды!

Помнишь, бегали в подвальное фотоателье на «Дружбе народов»? Рядом был любимый магазин «Канцтовары» — такой привлекательный и недоступный! Красочность открыток, яркость карандашей, ручек и самого желанного — блокнотиков манила и подразнивала.

Но наши карманные расходы составляли всего 10 копеек в день. Мы их берегли для вечерней прогулки по «Бродвею» — та же «Дружба». Перед променадом забегали в «Продуктовый» за конфетами. Продавщица, едва завидев нас, уже взвешивала 100 граммов «кис-кис». Ведь мы их покупали каждый вечер! Они тянулись, липли к зубам и заменяли нам дефицитную жвачку.

Сто граммов стоили 19 копеек. Мы платили 20. Копейку сдачи в Грузии давать было не принято. Если же у нас такая монетка и заводилась, ты без сожаления бросала её «на хорошую погоду».

И погода всегда была замечательной!

Равняйсь!

Детство — счастливая пора нашей жизни. Мы купались в безграничной любви родных, друзей и бесчисленных кавалеров.  В школе нас считали примерными девочками. Я — председатель музея «Молодая гвардия»; организатор школьных линеек. К 7 ноября и 9 мая, перелопатив половину книжного шкафа, составляла монтажи из патриотических стихов и песен для праздничного концерта.

В школу приезжали гости из Краснодона, Лисичанска, приходили ветераны города. В просторном коридоре стоял гул, который, казалось, невозможно будет унять. Но после моего звонкого: «Школа! Равняйсь! Смирно! Знамя внести!» — воцарялась тишина, и после вступительного слова завуча начиналась торжественная часть.


image description
image description

Серьёзные мероприятия порой не обходились без курьёзов. Передо мной одна из фотографий с таких линеек, где ты читаешь стихотворение Давида Самойлова: «Я вспоминаю Павла (на слоге «па-а» с широко открытым ртом тебя и подловили), Мишу, Илью, Бориса, Николая…» А рядом — мы об этом часто вспоминали с улыбкой — стоит твой одноклассник и шепчет: «Ваахтанга, Лэна, Ваахтанга!»

Смирно!

Как-то во второй половине дня в музей привезли группу школьников. Уроки у старшеклассников уже закончились, все разошлись по домам, и принимать гостей было некому. Мне позвонили и срочно вызвали провести экскурсию.

Музей состоял из трех комнат. Всё в нем было сделано нашими руками. В центральной комнате — «Стена плача». В другой, поменьше, — экспонаты: письма, документы и т. д. В третьей, самой маленькой, — мы называли её «комнатой памяти»: «скорбящая мать», подсвеченная желтой и зеленоватой лампами, и «шахта» — решетка, ведущая в подвал.

Ребята слушали молча, затаив дыхание. Когда я перешла к рассказу о трагической гибели молодогвардейцев, неожиданно раздался грохот и вскрики: одна из школьниц упала в обморок. Вызвали скорую. Все страшно перепугались. Я очень расстроилась, считая себя виновницей произошедшего. Но обошлось – девочка быстро пришла в себя.

Следующий раз в похожей ситуации перед началом экскурсии перегорела одна из лампочек в «комнате памяти». Пришлось срочно вызывать одноклассника, ответственного в музее за свет, для проверки электропроводки. Пока я водила гостей по первым двум комнатам, он забрался в подвал, восстановил подсветку, а вылезти не успел — мы были уже над «шахтой».

Я тихим голосом повествовала о трагических событиях. Стояла гробовая тишина.  Олег, так звали одноклассника, не слыша ни звука, решил, что экскурсия закончилась, и мы уже ушли. Чтобы удостовериться в этом, он попытался осторожно выглянуть из «шахты».

Олег был высоким, худым, бледным и светловолосым парнем, что совершенно нетипично для Грузии. Бледность его лица усиливалась желтоватой подсветкой только что восстановленной лампы. Опять был обморок и скорая помощь!

После этих событий, если мои экскурсии не впечатляли кого-либо до обморочного состояния, надо мной подшучивали: «Что-то ты не доработала сегодня, не доработала!»

Но после звонкого: «Школа! Равняйсь! Смирно! Знамя внести!» - воцарялась тишина и после вступительного слова завуча начиналась торжественная часть. (Елизавета Андреева)
Но после звонкого: «Школа! Равняйсь! Смирно! Знамя внести!» — воцарялась тишина и после вступительного слова завуча начиналась торжественная часть. (Елизавета Андреева)

После занятий успевали забегать к ветеранам, записывать их воспоминания, собирать материалы для музея: документы, фотографии, фронтовые письма.  Дома прилежно исполняли мамины просьбы. Быстро готовили уроки (естественно, исключая те предметы, по которым «только что спрашивали») — и поскорей удирали на улицу!

Обычно побег сопровождался словами: «Мы пошли за хлебом!»

Мальчишечьи интересы

Вне строгого домашне-школьного пространства мы становились настоящими оторвочками. Наши бесчисленные приключения возникают в воспоминаниях радужным вихрем. Удивительно, как нам удавалось вести двойную жизнь, ускользая от строгих глаз ничего не подозревающих мам.


image description
image description

Мы дружили со всеми мальчишками двора. Они-то и втягивали нас в свои мальчишечьи игры. Помнишь походы в лес «за пшатой»? Как-то Чипудан поднял с земли шахматную змею и крутя ее за хвост, радостно оповещал: «А я ужа поймал! А я ужа поймал!» Тебя пришлось приводить в чувство, — ты так боялась змей!

Зимой они подбивали нас покататься на едва затянувшемся льдом озере. У нас с тобой были одни коньки на двоих. Мы привязывали конёк к своему правому ботинку и скользили в «ласточке» на одной ноге. С «роликами» было то же самое. Кататься на двух коньках мы так и не научились.

Однажды на подмёрзшем озере твой сосед Апашик решил испытать лёд: подпрыгнул и провалился. До нас донеслись испуганные мальчишечьи крики. Застывшие от ужаса, мы наблюдали, как Валюнька и Шека, как заправские спасатели, подползли к нему и, изловчившись, вытащили из образовавшейся проруби. Пора было возвращаться домой, но пришлось разводить костёр и сушить их одежду.

Перед родителями все предстали, будто ни в чём не бывало. А главное — до того, как они хватились нас искать!

Нельзя ль

Как ухищрённо сбегали в запретный парк! Одна из уловок — необыкновенная любовь к свежим булочкам, которые-де «на той стороне» города, через Куру, нас привлекали несравненно больше, нежели в ближайшем хлебном магазине. «Ездили на ту сторону за булочками» было нашей любимой отговоркой на многие случаи исчезновения из-под контроля.

Другая уловка выглядела так: я уговаривала маму разрешить нам отвести братца к бабушке, и чтобы мама не ждала нас слишком скоро, предусмотрительно добавляла: «Мы там поедим. Бабушка наверняка затеет кормить нас пельменями». И для верности: «Если не дождёмся 10-ки (автобуса), то пойдём пешком».

Бабушка жила в старой части города недалеко от входа в парк в просторном доме, который строили военнопленные после второй мировой войны. Дом был удивительный: в сорокоградусную жару там было прохладно, а зимой в нём было тепло. Над террасой вился виноград, создавая летом дополнительную тень и прохладу.

Позже, в конце 70-х, эти дома снесли. Бабушка получила однокомнатную квартиру в новостройке, где она так и не смогла жить. С тех пор уже не просто приходила к нам в гости, но и ночевать оставалась у нас.

Так вот. Мы закидывали моего братца бабушке, оставляя его, как он говорил, «кушать пельменю» и, не давая бабушке опомниться, выпалив наперебой: «Есть не хотим! Сейчас немного погуляем и скоро вернёмся!», — неслись в безлюдный осенний парк: только у входа в беседке мужики играли в нарды. Добегали до наших любимых качелей — лодочек, снимали их с крючка, забирались внутрь и начинали раскачиваться, виртуозно взлетая до верхушек деревьев.

Ноги отрывались от дна, но цепкие пальцы удерживали нас от полёта в «открытый космос». Катались до тех пор, пока кривоногий сторож не налетал на нас, выкрикивая на ходу грузинские ругательства: «Шэни дэда ватыре! Кто разрэшыль?! Здэс звкрита! Панымаитэ? Закрита!»

Приходилось сбавлять темп, делать невинные глазки: «Мы только пришли».

«Тагда птатытэ дэнги! По 20 капээк!» Порывшись в карманах, мы протягивали 15: «У нас больше нет».

«Харашо! — продолжал кричать сторож, — даваитэ 15!» После этого он добрел и разрешал: «Нэмножка ищо катаитэсь, но никому нэ пускаитэ!»

Мы радостно кивали: «Никого не пустим!» И продолжали взвиваться к небу.

Музыка — отдельная песня

В музыкальную школу принимали с 8-ми лет. Но мама, не имея возможности исполнить свою мечту стать музыкантом, намеревалась хотя бы вырастить музыкального гения. Когда мне исполнилось 6, она привела меня во Дворец культуры. Правила зачисления детей в кружки там не подчинялись общесоюзным.

Заведующей во Дворце была её бывшая ученица (мама преподавала математику), очень симпатичная утончённая молодая женщина с красивым именем Вардó. Вардуся тактично объяснила маме, что я ещё очень мала, и у меня слабые пальчики. «Она ведь не сможет брать октаву!»

Расстроенной маме ничего не оставалось, как набраться терпения ещё на год. Про октаву она как-то не подумала. Но о том, чтобы ждать до 8-ми лет, не могло быть и речи! В результате, через год я одновременно пошла в школу и на музыку.


image description
image description

Музыкальные занятия отнимали массу времени. Два раза в неделю — специальность, один раз — сольфеджио и один раз — музлитература. Плюс занятия дома. А зазывные звонкие голоса играющих детей, доносившиеся с улицы, притягивали, как сирены. Хотелось бегать, прыгать, играть в классики! Но вместо этого — бесконечные крещендо-диминуэндо, стаккато- легато…

На музыку возила мама. Единственное, что привлекало в этих поездках — кафе на пересечении Дружбы и площади Ленина, в которое мы частенько заглядывали после занятий. Вкуснее тех пончиков с ванильным кремом не было ничего на свете!

Ещё нравились музыкальные концерты. Они проходили два раза в год. Собирались все дети, обучающиеся музыке во Дворце культуры. Привлекала торжественность. Нарядные мамы, с аккуратно уложенными в парикмахерской завитыми химией волосами. Мальчики в костюмах. Девочки в специально сшитых к концерту платьях. Взволнованные преподаватели.

Играли наизусть. По сей день, когда сижу в зрительном зале на концертах симфонической музыки, мне не даёт покоя мысль: «А нам-то, нам почему нельзя было по нотам?!» И удивляет, что до сих пор не придумали устройство, переворачивающее страницы нот.

Не музыкой единой

В четвёртом классе я стала проситься на гимнастику. Легендарная сборная СССР – Людмила Турищева, Нелли Ким, Эльвира Саади, Ольга Корбут – завораживала, казалась фантастической и в то же время вселяла надежду. Ведь Саади начала заниматься гимнастикой в 10 лет!

Я с обожанием смотрела соревнования своих кумиров и мечтала так же, как они, вертеться на брусьях. Мама уступила моей просьбе с условием: отличница в школе и на музыке. В школе — само-собой! Но на музыке?! Пришлось поднапрячься.

Однако, счастье длилось недолго. Между симпатичным тренером и одной из учениц случилась любовь. Родители девочки подняли переполох и секцию закрыли. Хорошо, во дворе была спортивная площадка. Турники, канаты, кольца. Как в настоящем спортзале! В сквере за домом устраивали занятия акробатикой. Прыгали со скакалками, делали на траве мостики, стойки, перевороты. А Валюнька даже крутил сальто.

Всему есть предел

К 5-му классу занятия музыкой стали ненавистной обязанностью. Если б это была хотя бы гитара! Но мама реализовывала свои мечты. Её вдохновлял пример Бетховена, которого запирали на несколько часов в подвале для занятий, чтобы вырастить успешного музыканта.

До подвала у нас не дошло, но неусыпный контроль и давление сделали своё дело. Я взбунтовалась! Решительно заявив, что на музыку ходить больше не буду, в порыве гнева перегрызла нотные тетради, разорвала сонаты, этюды, самоучитель игры на фортепьяно, и всё это в сердцах забросила за пианино!

Пианино стояло в зале у стенки. На нем — фарфоровая вазочка с крышечкой с какими-то украшениями, две пушистые кошечки с зелёными глазами: чёрная и белая; вазочка с конфетами; телефонный справочник, уцелевшие после учинённого погрома ноты и белый телефонный аппарат. Аппарат имел своё имя: телефон Борька. В честь одноклассника, звонившего каждый час и зачастую не произносившего ни слова.

Казалось, что при таком положении вещей ноты из-за пианино достать нереально, и вопрос о моём музвоспитании будет исчерпан. Но не тут-то было! А мама вдруг осознала, что я — какой-то отличный от неё индивидуум, у которого, оказывается, есть свои предпочтения. Поняв, что переусердствовала, она решила поменять тактику и поговорить со мной, как со взрослой.

После долгих уговоров пришлось согласиться на невероятное: пройти оставшиеся два класса музыки за один год. Всё-таки слава вундеркиндов не давала маме покоя! За это издевательство мне был обещан желанный катушечный магнитофон.

Ошарашенная предложением учительница музыки только и смогла произнести: «Ей ведь придётся выучить и сдать на экзамене все вещи за 6-й и за 7-й классы…» На что я подписывалась?! Мне предстояло 4 часа занятий музыкой в день! Но всего один год. А потом — ни-ког-да!

Сасэдка

В то время я уже ездила на музыку одна. Дворец культуры находился в старой части города за большим городским сквером, начинавшимся у площади Ленина. Туда ходил только 10-й автобус, который, казалось, и не ходил вовсе. Его маршрут пролегал по Дружбе народов, а перед площадью Ленина поворачивал вправо, делал петлю, и возвращался на Дружбу. Весь остальной транспорт ходил прямо. Часто, не дождавшись нужного автобуса, приходилось садиться «на любой» и от площади Ленина идти к Дворцу культуры — ДК — через сквер с тяжелой папкой с нотами.

Все в доме знали, что я езжу на музыку. Сбегая вприпрыжку по лестницам подъезда, соседские ребята насвистывали мои сонаты, Элизу и, конечно, Полонез Огинского.

Жил в нашем подъезде и водитель автобуса дядя Вано. Его 2-й автобус тоже ходил прямо: от металлургического завода через весь город до новостроек. Завидев меня на остановке, дядя Вано начинал усиленно махать руками, приглашая сесть к нему. Я отнекивалась, отворачивалась, мне хотелось дождаться 10-ки, чтобы доехать до места. Но дядя Вано задерживался, сигналил и настаивал, чтобы я села.  Приходилось сдаваться, смутно догадываясь, во что это выльется.

Денег за проезд с меня он не брал, отчего уже приходилось испытывать какую-то неловкость. Потом это чувство усиливалось, потому что дядя Вано, доехав до площади Ленина, решительно сворачивал направо. Воздух тут же раскалялся от возмущённых возгласов пассажиров: «Слущий, дарагой! Ти куда паэхал?! Бисра паварачивай абратна! Он с ума сашла!»

На что дядя Вано уверенно возражал из кабины: «Э! Падажды, да! Мнэ нада сасэдка падвэзти! Панымаэш? Я што?! Нэ магу падвэзти майа сасэдка?!»

«Какая сасэдка! Гдэ сасэдка?! Кто такая эта сасэдка?! — продолжали галдеть пассажиры, пока кто-нибудь не замечал мой потупившийся взор и не произносил догадливо: — А! Это ты – сасэдка…?»

«Умм.. ты сасэдка? — вторили ему другие: — А, ну канэшна! Сасэдка нада падвэзти! Как нэ падвэзти сасэдка?!»


image description
image description

Я смущалась. В следующий раз, заподозрив автобус дяди Вано, пыталась затеряться в толпе ожидающих на остановке, но он высматривал меня и настойчиво предлагал сесть. История повторялась. Какая ещё такая соседка?! А, ты саседка?.. Ну канэшна! Сасэдка нада падвезти!

Освобождение

Наступил май. Притяжение улицы стало почти непреодолимым. Но о соблазнах приходилось забыть. Предстояли экзамены. По музыке за два класса: гаммы мажорные и минорные; сонаты Бетховена в шесть листов: allegro, andante и снова allegro; чернее чёрного от восьмушек и шестнадцатых этюды Черни…

И в школе: русский, математика, биология.

На экзамен по музыке приехали с мамой. В зал я входила почти радостно: ну ещё чуть-чуть!

Последней из исполняемых произведений шла соната. Играла на автомате. Вкладывать душу не хотелось. Когда перешла к медленной части, вдруг стало скучно. Руки сами двигались по клавишам, а мысли игриво устремились вперёд: «Вот сейчас закончу — и всё. И всё! Ты осознаёшь? Всё! — И вдруг лукавое: — А что я тяну? Сейчас побыстрей сыграю — и быстрей закончу! Как такая замечательная идея не приходила в голову раньше?» Andante тут же превратилось в allegro presto. Оттарабанив последние такты, я, счастливая, выскочила в просторный коридор ДК.

Мама разговаривала с какой-то дамой. Дамочка оказалась бывшей коллегой. Завидев меня, та удивлённо воскликнула: «А у нас дома стоит фотография этой девочки!» Тут пришла очередь удивляться маме: «Так это твой сын таскает наши фотографии с Доски почёта?!»

Я для вежливости немного послушала их диалог и отошла в сторону. Внутри всё радостно клокотало! Неужели моему мучению пришёл конец?! Через пару минут к нам вышла моя учительница Алина Карловна. Я не могла скрывать своего счастья, даже увидев её расстроенное лицо. Это лицо предназначалось маме.

«Вы знаете, — начала Алина Карловна: — Веточка так хорошо играла, так играла… А на последней медленной части ка-ак побежит! Как побежит! Мне очень жаль, но комиссия не смогла поставить ей отличную оценку».

Тут она перевела свой печальный взгляд на меня, надеясь прочесть такие же переживания на моём лице. Но неожиданно наткнулась на мою сияющую, как люминесцентная лампочка, физиономию. Внутри меня всё ликовало! С в о б о д а!

К-ура

Когда мы стали постарше, у нас появились новые кавалеры. Однажды с одной из таких компаний «телохранителей» отправились в лес на Куру. С нами была Ирка, подружка того двухметрового красавца, который тебе так нравился. Ирка была отчаянная! Она затащила нас в реку, течение сбило с ног, подхватило и понесло так, что отступать не было никакого шанса. Сердце уходило в пятки от страха. Я, конечно, умела плавать, но до этого момента плавать приходилось только в озёрах или на Чёрном море и всегда под неусыпной опекой папы, готового в любой момент кинуться на помощь.

Детство - счастливая пора жизни. Мы купались в безграничной любви родных, друзей и бесчисленных кавалеров. (Елизавета Андреева)
Детство — счастливая пора жизни. Мы купались в безграничной любви родных, друзей и бесчисленных кавалеров. (Елизавета Андреева)

Кстати, как-то мы с папой и мальчишками со двора были в нашем парке на озере, и за мной поплыла змея. Я смотрела на берег и видела, как у папы волосы становятся дыбом, потом он бросается в воду и бежит ко мне по воде, всё выше задирая ноги. Следом за ним бросается в воду наш сосед. Замечаю, что их глаза прикованы к чему-то у меня за спиной, удивлённо оглядываюсь, вижу змеиную головку и кусочек, сантиметров 10, торчащего из воды её тельца. Спокойно плыву навстречу папе, а он, добежав, хватает меня, и уже с берега мы видим, как сосед вытаскивает из воды метровую змею. Только тогда я пугаюсь. В воде она мне показалась совсем маленькой, почти игрушечной.

И в этот раз вы позаботились обо мне и приставили мне в телохранители Фиську. «Плыви с ней рядом!»- строго наказала ты. Кура несла, била о камни… И вдруг стала закручивать нас течением. В этот момент над водой разнёсся пронзительный Иркин крик: «Осторожно! Все закрывайте рты! Канализация!» Страх перехватил дыхание и я, как в замедленной съёмке, начала уходить под воду.

Фиська, несмотря на своё далеко не могучее телосложение, преодолевая силу течения, подплыл ко мне, схватил за волосы, собранные на голове в пучок, и вытащил на берег. Вас понесло дальше, а мы побрели по лесу наискосок к предполагаемому месту вашего приплытия.

Я начала разматывать свой куль, чтобы просушить волосы. Но прежде, чем размотать до конца, спрашиваю Фиську: «Как ты думаешь, какой они у меня длины?»

«Ну не знаю… Может быть, вот такие?  — он провёл рукой себе по плечи.

«Неа! Длиннее!»

«Тогда такие?» — показал чуть ниже плеч.

«Ты не догадаешься ни за что в жизни! Они у меня до колен». У Фиськи обалдевшее — недоверчивое выражение лица: «Такого не может быть!»

Я: «Спорим?»

«На что?»

«На ящик шампанского!»

Пока я раскручиваю волосы, Фиськины глаза округляются всё больше и больше. И когда он видит длину моих волос, цепенеет, а потом бредёт за мной, как очарованный.

Шампанское он всё же купил.

Мы распивали его всей компанией под покровом ночи под «нашим» деревом в «Чикаго». Так мы называли сквер в новой части города. Редкие прохожие шарахались от страха, завидев такую весёлую компанию. Нам это казалось странным. Это же мы – отличницы и общественницы, примерные комсомолки, любящие и послушные дети своих интеллигентных родителей! Мы не сделаем вам ничего плохого!

Москва слезам не верит

Потом я закончила школу, и мама отправила меня в институт в Москву. Уезжать не хотелось. И никому не хотелось меня отпускать: ни папе, ни бабушке, ни деду. Я была любимой дочкой и внучкой. Но маме никто не перечил.  Она много лет болела, мы берегли её и готовы были исполнять любые прихоти. Лишь бы она жила.

Первые месяцы в Москве были наполнены какой-то эйфорией и невероятным чувством свободы. Никакого отчёта: куда, когда и с кем! Мы с новыми друзьями и подругами стали ходить по театрам, кинотеатрам; покупать в подарок родным какие-то дефициты, которые можно было купить только в Москве. И первые пару месяцев нам всё нравилось.

Потом стали страшно скучать по дому. От этой тоски хотелось лезть на стены. На 7 ноября должен был приехать папа. Я считала дни, ждала у окна… Но он всё не ехал и не ехал. Прошёл ноябрь, наступил декабрь. Во всю шла подготовка к сессии. Нам, тем, кто хорошо учился, разрешали сдавать экзамены досрочно. Казалось, ещё немного усилий – и домой! Конец разлуке! На крыльях – туда, где тебя так любят и ждут. К родным и с детства близким!

Лисхен, Ленсон и Лизин брат. (Елизавета Андреева)
Лисхен, Ленсон и Лизин брат. (Елизавета Андреева)

В воскресенье перед первым экзаменом московский родственник пришёл в общежитие с телеграммой. На окаменевшем лице губы едва шевелились: «Нам надо ехать», — выдавил он.
Вмиг пересохшим от страшной догадки горлом я тихо спросила: «Кто?» В голове проносилось: мама или бабушка, мама или бабушка? Ответ прозвучал, как бесшумный выстрел: «Папа». Ноги подкосились, и я стала сползать по стенке. Меня пытались поднять и поставить, но я опять сползала. В голове глупо вертелось: «Почему папа? Не может быть папа! Мой самый-самый лучший папа. Почему папа?!»

Мир померк, разверзлась бездна, разлилась под ногами чёрным горем. Горе разорвало душу, заняло нутро, сломило дух и раскололо мир на до и после. Хоронили его под новый год. Народу собралось полгорода. Когда похоронная процессия выдвинулась на Дружбу, среди ясного неба прогремел гром и пошел проливной дождь. Папу несли на руках через весь город. Я выла так, что казалось, мне вывернет горло. На кладбище после звука гвоздя, забиваемого в крышку гроба, сознание отключилось. Запомнилось лишь, что кончился дождь.

Прямо с похорон бабушкина сестра отправила меня в Москву сдавать сессию. Мама и бабушка лежали в больнице. Ненасытная бездна забирала всех по одному. Становилось страшно жить, звонить, узнавать. Ещё страшней слышать ответ… Мама умерла перед дипломом. Большой дружный дом, в котором раньше не смолкал смех, опустел, наполнился холодом. Возвращаться туда тоже было страшно. И я осталась в Москве.

Потом и ты уехала из Грузии. Закончила пединститут, в котором когда-то училась моя мама. Каждый из нас зажил своей жизнью. И хотя изредка нам удавалось встречаться, жизнь в итоге разбросала нас и окунула в свои заботы.

До чего дошёл прогресс

Шли годы. В наши дома вошёл интернет. И из небытия стали возвращаться имена, образы и лица. Сайт, на котором мы нашлись, делал друг моего одноклассника. В это время я уже жила в Швейцарии. У меня была своя школа в Цюрихе: курсы иностранных языков для взрослых и группы для детей от двух до шести лет. Бизнес забирал меня всю: административная, секретарская, бухгалтерская работа, плюс преподавание русского и немецкого языков.

Хотелось создать самую лучшую школу, и на это требовалось немало усилий. Кроме обучения языкам, организовала курс гимнастики для женщин. Это было здорово! После гимнастики пили чай с круассанами под шуточки, как быстро восстанавливаются с трудом потраченные калории. Нам было хорошо среди своих говорящих на одном языке и понимающих друг друга с полуслова.

Отвечать на вопросы сокурсниц, как я попала в Швейцарию и реагировать на просьбы написать о здешней жизни времени не оставалось. От общения на сайте пришлось отказаться. Но мы с тобой предварительно обменялись контактами.

Он сказал: Поехали!

В это же время мужу предложили поработать в Америке. Он заявил, что один туда не поедет. Мы едем вместе, либо он отказывается от предложения. Выбор предстояло сделать мне. Возникла дилемма. Бросать с таким трудом наладившуюся жизнь? Ехать в неизвестное и начинать всё с нуля? Да к тому же только что подали документы на швейцарский паспорт.

Но Америка манила! Город, где предстояло работать, находился на Великих озёрах, на самом южном из них — Эри. Это известие заставило меня поддаться искушению. Великие озёра! Разве могла я мечтать, что передо мной оживут картинки из многочисленных фильмов про индейцев. Мы не пропускали ни одного из них!

Кинотеатр находился за школой. Билет в кино стоил 10 копеек. Если не было денег, — сдавали бутылку из-под лимонада и неслись смотреть на своего кумира Гойко Митича в ролях Чингачгука, Оцеолы или Апачи! Мы с тобой садились на первый ряд. И если отключался свет, — что бывало нередко — то пока его восстанавливали, — топали ногами, свистели и кричали: «Сапожники!»

Гранд Каньон, Долина смерти, Еллоустоун; Вайоминг и Колорадо; стада бизонов; Ниагарский водопад и игрушечный Лас Вегас – неужели я это увижу! И навещу одноклассницу в Лос Анжелесе!


image description
image description

Эйфория затмила трезвомыслие. Со школой пришлось распрощаться и погрузиться в долгие сборы на край света. От полёта над океаном было столько впечатлений, что захотелось ими поделиться со всеми.

Перелёт Цюрих – Атланта

Полёт – отчёт

Уже летим.
Туман.
Туман мистический.
Я не увижу Атлантический?
Картинка за окном – constanta.
Уж приближается Атланта.
А мы с тобою налегке
В тумане, будто в молоке.
Вдруг солнышко! И чёткая граница
Меж белым – голубым…

Не выспалась. И всё ж не спится,
И вдаль несёт нас DELTA-план.
И несколько часов под нами — океан.
В окошке – Франция.
Смотрю и вижу
Паркетинки
окрестностей
Парижа.
Пролетели над Парижем.
Как фанера.
Цель всё ближе.
Было сухо, теперь снег.
Вдруг какой-то человек влез на Эйфелеву башню
И несётся дикий смех!
Да… Моё воображение разыгралось не на шутку.
Не волнуйтесь! Всё нормально!
Лишь вздремнула на минутку…

Мы летим над океаном
В бизнес-классе сыто-пьяном.
В самом деле, всё так вкусно,
Приготовлено искусно.
Как всегда, сладка халява.
Отказаться трудно, право.
Эх! Поем ещё немножко,
Всё же дальняя дорожка.

Калифорнийское вино.
Ну наконец-то, вот оно:
Лишь есть и пить и отдыхать
От сборов и от всех хлопот,
И от бессонниц и от дум,
Опять попить,
Потом – в restroom…
Что лучше может быть полёта?
Не гложет ни одна забота!

Лишь стюарт один мешает.
(Японский сервис отдыхает.)
Приземлённый он народ,
Хоть летает напролёт.
Вот мы выбрали вино.
Думаем: «Сейчас уйдут.»
Нет.
Сияют тут как тут.
Выбрать соус?
Мама мия!
Я – постсоветский человек!
Выбор сократит мой век.

Вау! Вот «яйцо по-русски»
В нам предложенном меню.
Сейчас попробуем и вспомним
90-е, страну…
Как стояли (как герои)
С ночи с вёдрами за «боем».

Съешь – забудь!
Лети вперёд.
Сытый ждёт тебя народ.
(Да самой бы не увлечься,
В XXL бы не облечься.)
Посмотрел и муж меню.
«Ой, вот это интересно!»
И потом «чисто по-русски»:
«Ешь, давай….
Что будет завтра – неизвестно.»

Не смотрю я в телевизор.
Мне сегодня повезло!
Моё место – буква «А»,
Третий час смотрю в окно!
Слева, справа, бесконечно
Подо мною океан.
И микробушком парю я в полудрёме сыто-пьян.

Будто сложены в барьеры ГОРЫ,
Жаль — не Кордильеры!
Будто слышен крик апачих
В Аппалачах, в Аппалачах!
А меж ними так красиво
Тянется Ohio river.

В прошлый раз, когда летали,
«Лучшие места» достали
В серединке бизнес-класса.
Впечатлений тоже масса!
Но сейчас я у окна!
Не Площадь Красная видна.
А Аппалачский хребет!
(Вот опять несут обед.)
Какой может быть обед?!
Там — Аппалачский хребет!
Как величавый страж-граница
Охраняет он столицу.
Вот у самого хребта река зигзагом пролегла…

Всё скушали.
Отслеживать пейзажи мочи нет.
От Грузии до Джоржии
Всего-то двадцать лет.

Всё. Слышим: «A couple of minutes…»
Окончен полёт.
Уже на посадку идёт самолёт.
С утра ещё мчала нас в Цюрих Авант-а.
И вот она – главная в штате Атланта!

Переправа-переправа

Отпечатки. Вопросы. Ответы на бис.
Влево. Вправо.
Раздеться. Одеться. И вниз.
В полной мере исполнив
Таможни каприз,
Мы прошли на посадку в Кливленд.
И теперь я то Лайза, то Лиз.

Beachwood

Спит страна. Устала очень.
Только бодренькие мы
Перепутали день с ночью
И не можем видеть сны.

Погуляли и замёрзли.
И с «дрожащей половиной»
Будто Холмс и доктор Ватсон
Ножки греем у камина.

Переходный период

(смесь английского, немецкого, швейцарского, русского…)

We have left our Yellow Submarine.
И летим в страну бананов-мандарин.
In der Schweiz bleiben wir nicht mehr и не проси.
Alles, что было, das sehr-sehr guet gsi.
Гамарджоба, Georgia, и uf wiedersehen.
Wir verabschieden uns and we will gehen.
Hello Ohio, привет Голливуд.
Здравствуй, Кливленд-оркестр, и город Beachwood.

Обживаемся

Какая разница?
Америка — Огайо, Oклахома…
Купил продукты в «русском».
Дверь закрыл – и дома!

2010 г.

Полоска Америка

Америка оказалась счастливым этапом жизни. Мы нашли хорошую квартиру в прекрасном районе. Рядом был фитнес, пара бассейнов, теннисные корты, языковые школы и самый шикарный в округе шоппингмолл.

Я стала каждый день ходить в фитнес. Йога, зумба, пилатес, боди формин, аквааэробика и прочее. Потом пошла на курсы английского языка; получила разрешение на работу. Пара мексиканцев с курсов изъявили желание изучать русский язык, и я с удовольствием занялась своим любимым делом – преподаванием.

Страна свободного времени

Время летело быстро. Пришла пора возвращаться в Швейцарию. Это второе пришествие давалось почти так же нелегко, как первое. Страшила пустота, о которую, как об стенку, ударяешься при переезде. Но, как поётся в песне: «Слава богу, есть друзья»! Они не дали мне впасть в великую депрессию. Замечательная цюрихская подруга ещё до нашего приезда пристроила меня преподавать русский язык в Кредит Свисс.

Я вышла туда через день после прилёта, чем немало удивила банкиров. Другая подруга через пару месяцев прислала ссылку на вакансию в одной из языковых школ Цюриха, и после пробного урока меня взяли и туда. Страна свободного времени, натянуто улыбаясь, слегка приоткрыла свои объятия.

Опять пошла в фитнес, потому что это ведь не только упражнения для тела. Это и новые друзья, и язык, который надо не просто зубрить по учебнику, но и учиться воспринимать на слух, уметь вовремя на него реагировать и в конце концов практиковать. Каждый день фитнеса — интенсивный курс немецкого и швейцарского. Потихоньку всё возвращалось на круги своя. Только моей школы, которая давала такой простор воображению и творчеству, у меня уже не было.

Что тебе ещё рассказать? Ты наверняка помнишь мои оч.умелые ручки. (Елизавета Андреева)
Что тебе ещё рассказать? Ты наверняка помнишь мои оч.умелые ручки. (Елизавета Андреева)

Что тебе ещё рассказать? Ты наверняка помнишь мои оч.умелые ручки. Вязание было страстью. Журналов с инструкциями тогда не продавали. Зато как интересно было придумывать модели, подбирать шерсть, делать расчёты и… создавать! Здесь это оказалось ненужным. Всё разжевано и положено в рот. К журналу прилагаются модели, выкройки и даже нитки.
Теперь вяжу редко. Больше рисую, делаю украшения, фотографирую, пописываю стишки…

Но ты ж меня знаешь, Ленсон. Как только жизнь стабилизируется, в мозгу начинает свербить: чем бы таким ещё заняться? И поиск идей возобновляется. По музеям, выставкам, модным домам.

А как у вас? Обнимаю.

Твоя Лисхен.

P. S. Прицеплю фотки и стишки.

Пусть кричат: «Красавица!»

Я тут и не тут.
Моё! Наслаждайся!
И синему небу, и солнцу отдайся.
Вздохни глубоко, безмятежно, без грусти.
Раклет и фондю, ривэла и мюсли.
Жить в Альпах — не всякий и мысли лелеет.
И жизнь здесь, как песня.
Жаль — петь не умею.

Зеркало

Как прекрасно! Не напрасно
Я так долго Вас ждала!
В одиночестве томилась
И молила, и кляла.
Но прошли дни ожидания,
И я счастлива опять.
Каждый день наши свидания
Силы дарят, свет и страсть.
И в глаза Вам посмотрю я,
Сокровенным поделюсь.
Как похожи наши судьбы,
Вновь и вновь я удивлюсь.
Говорят, что полюбить Вас
Я должна была давно.
Точно знаю, быть нам вместе
До последних дней дано.
Я теперь не одинока!
Как прекрасно нам двоим!
Я танцую, я танцую
С отражением своим.

Мне опять домой охота!

Надоели. надоели.
Эмменталер, ля грюеры,
Горгонзоллы, моццареллы,
Пиццы, рёшти и ризотто.
Мне опять домой охота!
В жизнь без конто и без акций,
В запах детства — цвет акаций.
К пончикам, чей вкус ванильный —
Радость больше, чем мобильный.
Коржики, цукини синий…
Эх! Сорта все вместе сыра
Из страны для Мойдодыра:
Эмменталер, ля грюэры,
Горгонзолы, моццареллы.
(Может быть, я невменяем?!)
На сулугуни променяю!
Про меня (ю!)

Памяти поэта Евгения Шинкарёва

Я знаю, никто не поверит,
Что заперты окна и двери,
Что крик не выходит наружу
Ни летом, ни в зимнюю стужу.
Что крик свой, как рыбы, глотаем
И душу внутри разрываем.

***

Это так не по правилам – жить по правилам.
Которые сегодня такие, а завтра изменятся.
Сто раз на голову мир перевернётся.
Живёшь по правилам,
А молодость-то не вернётся.

***

Времени нет.
Ты существуешь здесь и сейчас.
В этой строчке.
Прошлого нет.
Просто взрослые сын и дочка.
Мир сужается…
И сужается быстро.
До точки.

#

Текст и фото: Елизавета Андреева

Елизавета Андреева
Елизавета Андреева недавно публиковал (посмотреть все)

 

Поделитесь публикацией с друзьями

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Похожие тексты на эту тематику

Слепая
| Литклуб

Слепая

Она проснулась, и вокруг было темно. Протянула руку к спинке кровати, опёрлась на изголовье, встала и пошла к открытому окну....