Ильма Ракуза. «Не прощаясь»
Литклуб

Ильма Ракуза. «Не прощаясь»

Глава LXV из книги «Мера моря. Пассажи памяти» В какой-то момент мне стало наплевать на разрешенные тридцать километров. Юра посадил меня в автобус, и мы поехали в Эстонию, в Тарту, запретный для иностранцев город. Почему запретный? Тут что, военный укрепленный пункт или «тайные» индустриальные объекты? Ответить мне никто не мог. Для меня маленький университетский городок был колыбелью русского структурализма с Юрием Михайловичем Лотманом во главе, он здесь преподавал и собрал кружок исследователей. С ним самим мы не встретились. Слушали только лекцию его жены об Александре Блоке, не в основном здании, а в павильоне, похожем на оранжерею.

В центре: тенистые улицы, окаймленные пришедшими в упадок классицистическими зданиями и виллами. Приветливо, провинциально. Мы здесь не остались, поехали дальше, на тряском автобусе в леса. Где – как нам подсказал Юра – прятался православный женский монастырь. Он был построен недавно, церковь еще пахла деревом. Внутри церкви запах ладана и пчелиного воска. Как черные птицы скользили монахини в полумраке, зажигая свечи. Начиналась вечерняя служба.

Вот так выпадают из времени, из пространства, в свободу? Здесь не было лжи, не было фальши. Юра, решительно: это место мы окрестим так: «Не бойся». Я подумала: они и вправду ничего не могут нам сделать. Не этому чистому пению.

Словно мы выбрались из болота. На ясные светлые вершины. Дыхание выровнялось, ноги обрели почву. И у сердца только одно желание: творить добро.

Остаться, в этой лесной глуши. В этом отважном одиночестве. Но автобус, последний, уже здесь. И медленно везет нас назад, вниз. А на втором автобусе, понадежнее, мы в ту же ночь – мимо залитого лунным светом Чудского озера – уезжаем в Ленинград.

"Зимний дворец". Автор снимка ленинградец Владимир Исаакович Мазин.
«Зимний дворец». Автор снимка ленинградец Владимир Исаакович Мазин.

Потом я решалась на это и одна. В три прибалтийские республики, в Вильнюс, Ригу и Таллинн. Вышла в Вильнюсе из ночного поезда и не смогла найти гостиницу. Пока какая-то администраторша не сжалилась и ни пустила меня переночевать в комнату персонала под самой крышей. В компании со швейной машинкой, корзинами с бельем и прочим. Я готова была ее расцеловать. И радостно отправилась по следам Мицкевича и своего дальнего родственника Владислава Кондратовича-Сырокомли. Улочка вверх, улочка вниз, в церковь, из церкви.


image description
image description

Все бы ничего, да вот опять плохо. Потому что билетов на рижский скорый нет. Но мне надо, надо приехать к определенному часу, потому что меня будут ждать. Что остается? Ночной пассажирский, на которых ездить иностранцам строго запрещено. Значит, я не иностранка. И чтобы не возбуждать подозрений, я сразу же укладываюсь на неудобную деревянную скамейку в общем вагоне, где все разговаривают, пьют и играют в шахматы, пока не свалятся.

Утром я прибываю в Ригу вовремя.

Подруга Лены везет меня на пляж в Юрмалу. Погода идеальна для купания, я впервые окунаюсь в Балтийское море. И мне нравится. Море не признает режимов, оно свободно. И эта свобода видна и в купающихся. Они беззаботны, непринужденны.

Я помню наши пляжные сумки, как мы бродили по Старому городу Риги. (Ганзейский красный обожженный кирпич, орган Домского собора.). Россия далеко.

Еще дальше от России (хоть географически и ближе) был Таллинн, где меня в булочной обслужили, только когда я перешла с русского языка на немецкий. Эстонцы ненавидят своих оккупантов, и, сжав зубы, наблюдают, как все больше и больше русских перебираются в этот самый западный уголок Советского Союза. Золотой, элитный клочок земли, лакомый кусочек. И живописный к тому же.

В Ленинграде на меня навалился Советский Союз.

Но моего отсутствия не заметили. Меня не искали. Я от них ускользнула. Мои приключения закончились без последствий. Без контроля. Без происшествий. Не без дерзости и везения. Но я была не против вернуться. Ленинград давно меня опутал. Да так, что я не могла от него освободиться.

Ни от друзей, ни от улиц, ни от этой странной атмосферы, смеси страха и эйфории. На обратном пути через Берлин, я, приехав на вокзал «Банхоф Цоо», стала думать, как же мне провести этот день (я уезжала дальше ночным поездом) и решение пришло ностальгическое, в восточном ключе: я доехала до «Банхоф Фридрихштрассе» и, словно меня кто-то гнал, стала бегать по улицам, ища ленинградские запахи и цвета. На аллее Карла Маркса мне показалось, что я их нашла.

И я вернулась назад, с облегчением или все-таки нет, и посмотрела в кино у вокзала Банхоф Цоо чаплинские «Новые времена».

«Ленинград, солнце и ветер». Автор снимка ленинградец Владимир Исаакович Мазин.

Но тянуть в Ленинград меня не перестало. Я уже видела сны по-русски, так что даже неприятности на таможне не могли меня остановить. Как влюбленная я закрывала глаза на все недостатки, прощала заранее или даже оправдывала то, что было мне противно. Чистое безумие, ей-богу. Но побывав в Ленинграде раз, я уже знала, что там делать. Я приезжала к Лене и ее друзьям, ходила по театрам и концертам, бродила по улицам и букинистическим магазинам, и очаровывалась светом. В политике я слепой не была. Знакомство с Ефимом Григорьевичем Эткиндом и его «кругом» мне открыло глаза. В его квартире пересекались все: Лидия Гинзбург и Лидия Чуковская, Наталья Горбаневская и Иосиф Бродский.

Вот приходит Бродский и просит разрешения напечатать только что написанное стихотворение (пишущие машинки регистрировались). После ужина – премьера: он читает.

«Когда она в церковь впервые внесла
дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна…»


image description
image description

Я впервые слышу этот гнусавый голос, напоминающий монотонное чтение раввина:

«Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти»…

Все слушают. И аплодируют. (А у стен есть уши)?

Бродский дал мне это стихотворение с собой. Вскоре после этого я навестила его в его «полутора комнатах». Открыли мне пожилые родители, они поздоровались и через «шкаф» проводили в кабинет поэта. Да, я прошла через старинный шкаф (удачная маскировка). И вот мы сидим на диване и уже увлечены беседой. О «моем» Баратынском, которого он тут же стал цитировать («И, тесный круг подлунных впечатлений/ Сомкнувшая давно,/ Под веяньем возвратных сновидений/ Ты дремлешь…»), о «своей» Ахматовой, о Джоне Донне, Уистоне Хью Одене, Роберте Фросте. Его приговор ясен, строг и окончателен. Сверху на шкафу лежит большой старый чемодан и крохотный американский флаг. Don’t ask. Я слушаю, а взгляд мой блуждает. Переходя от его усыпанного веснушками лица к фотографиям его любимых поэтов в рамках, которые висят над заваленным книгами и бумагами секретером. Вот здесь, значит, думаю я. Здесь рождаются его стихи. На этих нескольких квадратных метрах. В энном измерении поэзии. И тут он вдруг мяукает. Как рыжий кот, как избалованная киска. Отказываясь от речи. «Мой бзик».

"Невский проспект". Автор снимка ленинградец Владимир Исаакович Мазин.
«Невский проспект». Автор снимка ленинградец Владимир Исаакович Мазин.

Нет, я не наскучила ему. Это у него как бы само собой. От одиночества, может быть. У него за плечами исправительный лагерь, о какой нормальности может идти речь. КГБ ходит за ним по пятам.

«В былые дни и я пережидал
холодный дождь под колоннадой Биржи.
И полагал, что это – Божий дар.
И, может быть, не ошибался. Был же
и я когда-то счастлив…
…Куда-то навсегда
ушло все это. Спряталось. Однако
смотрю в окно и, написав “куда”,
не ставлю вопросительного знака…»

Грусть, с налетом сдержанной иронии. Никакой жалости к себе. Мяукая, отводишь душу. (Пусть кэгэбэшники удивляются).

Мы разговаривали, пили чай, время от времени он мяукал. Так пролетели часы. Потом я прошла сквозь шкаф и вскоре уже стояла на улице. В слепящем свете вторника. Оглушенная «сменой миров».

Это было в марте 1972 года. Три месяца спустя его выдворили из страны и он через Израиль уехал в США. Чтобы с полным правом поставить свой американский вымпел на шкаф.

 

С той поры за мной началась слежка. Я все время замечала в отдалении серую фигуру, ждала ли я автобуса на остановке после концерта с Алексеем или шла к дому Ефима Григорьевича. Гэбэшники были в курсе всего. В Москве они ходили за мной настолько бесцеремонно, что однажды – на этот раз их было двое – вошли со мной в лифт и, когда я нажала кнопку, в один голос сказали: «Правильно!». Мои друзья, именитые литературоведы, были обеспокоены. Они беспокоились обо мне, в то время как я опасалась, что это повредит им. Своенравной и уже пожилой Надежде Яковлевне Мандельштам было все равно, у нее часто бывали гости с Запада. Приняла она меня лежа, на убранной по-восточному кушетке, грызя семечки и задав прямой вопрос: вы верите в бога? И только получив утвердительный ответ, снизошла до беседы.

Гэбэшники внизу, до последнего. Хотя было холодно. Я взяла такси, ускользнула от них на несколько часов. Пока меня у дверей одного «известного в узких кругах» поэта-концептуалиста не перехватили два других товарища «в сером». Здесь была вечеринка со всякими странными личностями, с чтениями типа перфоманса, с необычным угощением. Соглядатаям было чем заняться.

Соглядатаи. В какой-то момент они мне так надоели, что я на несколько лет – с тяжелым сердцем – предоставила Россию самой себе.

Автор снимка ленинградец Владимир Исаакович Мазин.
Автор снимка ленинградец Владимир Исаакович Мазин.

Чтобы вернуться после «перестройки». Ленинград уже называется Санкт-Петербургом. Блещет ресторанами, магазинами, отелями, бесчисленными кафе. На доме, где жил Бродский, запертый в своих «полутора» комнатах, висит памятная доска, у Анны Ахматовой в Шереметьевском дворце, что неподалеку, музей. И даже о Набокове помнят: роскошная квартира на Морской улице, принадлежавшая семье Набоковых, теперь тоже музей. Книжных магазинов – кучи, их ассортимент покрывает все, в таком порядке: царизм, православие, эзотерика; фэнтэзи и детективы; зарубежная и отечественная беллетристика (от Набокова до Гришэма); психологические руководства; кулинарные книги; путеводители. Многие магазины работают до часа ночи.

Только времени теперь ни у кого нет. У всех свои фирмы (у Миши свой собственный небольшой театр), все бегают, приклеившись к мобильным телефонам. Стоят в пробках. Время есть у обнищавших пенсионеров, у нищих и побирушек, которые теперь почти повсюду. Уличные дети со стеклянным взглядом. Заряжены на обирание туристов. Кто хочет, может называть это возвращением к нормальной жизни. Но нормальным этот Петербург не назовешь. За вылощенным фасадом идет разложение. Криминальные группировки делают город небезопасным.

Нет, я никогда не прощалась. И Ленинград был особенным счастьем.

Счастьем?

В то время – да. Счастье как спокойствие, ситный хлеб, серый гусь. Я узнала, что такое дружба, и как это хорошо, трапеза у могилы. И калорийность слов. (Поэзия как минимальный рацион.). И шкала освещенности, когда день не кончается.

Прекрасно.

И многоголосие какого-то другого, нецеленаправленного жизненного плана. И никаких сожалений?

К чему? Пусть даже времена и изменились.

#

Текст: Ильма Ракуза

Ильма Ракуза
Ильма Ракуза недавно публиковал (посмотреть все)

Автор снимков ленинградец Владимир Исаакович Мазин, в интернете слайды разместила его внучка, блогер 3oya, кадры относятся к апрелю 1969 года. (https://3oya.livejournal.com/)

 

 

От редакции: на https://schwingen.net/ впервые в интернете опубликованы четыре главы из книги Ильмы Ракузы «Мера моря. Пассажи памяти»: LXII. «ЛЛ или Лена forever», LXIII. «Времена года», LXIV. «Заметки», LXV. «Не прощаясь». Книгу легко найти и купить на сетевых ресурсах, например, https://ru.bookmate.com/books/qhcgh4Tl

Книга. Ильма Ракуза «Мера моря. Пассажи памяти».
© Ильма Ракуза, 2009

© Literaturverlag Droschl, Graz-Wien, 2009

© Владислава Агафонова, перевод с немецкого, 2015

© Михаил Шишкин, предисловие, 2015

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2015. ISBN: 978-5-9905926-4-3

Поделитесь публикацией с друзьями

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Похожие тексты на эту тематику