Алина Тукалло. Дай знак — помаши с неба рукой
30 октября 1974 года узники мордовских и пермских лагерей впервые отметили «День политзаключённого» совместной голодовкой и требованиями защиты прав заключенных. Далее ежегодно в эту дату проходили голодовки политзаключённых, а с 1987 года - манифестации в Москве, Питере, Львове, Тбилиси и других городах. В 1991-м 30 октября официально назвали в России Днем памяти жертв политических репрессии.
Накануне дня памяти «Швейцария для всех» публикует документальный рассказ Алины Тукалло.
Мой сын Никита читал или, работая маляром на стройке, слушал «Архипелаг Гулаг», а когда наступило лето, засобирался на Соловки. И спросил, не хочу ли я составить ему компанию. Нет, не хотелось, но сознание неожиданно вытащило из котлована прошлого связку Соловки-концлагерь-дедушка. Он появился во мне высоким, крепким, стоящим среди сугробов на трескучем морозе и суровым, как та ледяная зима, после которой его не стало.
Образ был так ясен, убедителен и близок, что вскоре мы отчалили на остров на поиски тени деда, которого в семье звали Мечиком. Зачем вложили в его имя, как в ножны, меч и славу, удвоив их отчеством (отец — тоже Мечислав, с ударным «и»)? Может, как память о польских и литовских предках, блистательно разбивших при Грюнвальде рыцарей Тевтонского ордена и остановивших нашествие германцев на славянские земли? Не знаю, только меч актуализировался молотом и лопатой — орудием, которым в начале тридцатых дед рыл и долбил Беломорканал имени Сталина. Зека Мечика и зека Шурку, младшего брата и главного героя этой истории, распределили на канал с Соловков.
Из Рабочеостровска, бывшего пересылочно-распределительного пункта в бухте Белого моря, два раза в день — утром и вечером — отходят теплоходы на Соловецкие острова. И хотя мы с Никитой появились у пристани еще тепленькие, с полки ночного поезда, билетов на архипелаг уже не было — остров, который в моем сознании ассоциировался исключительно с концлагерем, на поверку оказался православной Меккой. Мысль убить день в ожидании лодки не вдохновляла — местные посоветовали искать частника. Нас подобрала грузовая баржа.
Мы тащились целую вечность, качало жутко, и приходилось выбегать на палубу, прислушиваться к желудочным спазмам, переваливаться через борт, чтобы облегчиться. Иногда Белое море выплевывало на нас бешеные ледяные брызги. А ведь где-то в этот день в конце июля стояло настоящее лето, теплое или даже жаркое. Я вспоминала наши волшебные вояжи на яхте, прыжки с мостика в ласковую воду — на восходе, закате и между ними — и думала: ведь для чего-то мне дано это плавание, эта грузовая баржа. Может, чтобы хоть чуть-чуть, хоть на крошечную йоту приблизиться к тем ощущениям, которые испытывали несчастные и многие из них — невинные люди? Их и доставляли-то на остров как своего рода груз, как вещь.
На архипелаге, где цвела хилая сирень, мы пошли в музей Гулага, вселившийся в бывший лагерный барак, и от экскурсовода узнали, что у них можно оставить заявку на родных, отбывавших срок в СЛОНе (так «аббревиатурно», для удобства, называли Соловецкий лагерь особого назначения). На мою заявку ответили: сведений на Мечислава Мечиславовича Тукалло у нас нет. У них много на кого нет, но мысль докопаться до документов, до каких-нибудь письменных свидетельств мытарств, выпавших на долю семьи, меня не оставляла. В конце концов, из Владимирских архивов я получила дело номер П-5416, из которого узнала, что на Соловках Мечик работал механиком на пароходе и, наверное, много раз проделывал тот же путь, пускался в то же самое плавание, что и мы.
Про механика я прочитала с облегчением — я представила себе, что его ценили или даже уважали. А ведь поляков там содержали особенно бесчеловечно. Кто знает, может, Шурку в это время гоняли на баланы? И он часами стоял в ледяной воде, сплавляя бревна на материк? А ведь он — младший, и хоть был здоровым, тридцатилетним мужчиной, все же слабее Мечика, нежнее. Шурку тоже пытались перевоспитать в СЛОНе, только вот чтобы черным по белому, в документах — этого у нас пока нет. Зато Колыма — увы, тут все безнадежно ясно. Достаточно набрать в поисковике «Александр Мечиславович Тукалло» и выйдут данные и по двум судимостям, и по расстрелу, и по реабилитации.
Думаю, судьба братьев была предопределена их происхождением. Обвиненные в контрреволюционной деятельности назывались политическими и, в отличие от «уголовников» или «бытовиков», это были люди совсем другой крови. Мечик рассказывал, что осужденные на Соловках обращались друг к другу «ваше превосходительство» или «ваше высокопревосходительство». Их брали по 58-ой статье, по которой в ленинско-сталинский период отсидело несколько миллионов человек. Стране, как воздух, требовался рабский труд, за счет чего-то она должна была существовать, и советская власть всерьез занялась истреблением дворянского сословия. И всех других тоже, увлеченно, с полной отдачей, подобострастно, чего только стоит раскулачивание крестьян! Но я сейчас рассказываю нашу историю. Мой дед и его брат были политическими, контрреволюционерами, на соловецком сленге — каэровцами. Они из дворян и помещиков.
***
В свое время в семье было много земель и много имений. Давным-давно они относились к Великому княжеству Литовскому, при Речи Посполитой оказались на территории Польши, а в 18 веке, после раздела Польши, — в Минской губернии. Любопытно, что первые документы с упоминаем нашей фамилии, а они датируется 1550 годом и хранятся в Центральном государственном историческом архиве в Петербурге, как раз связаны с продажей одного из имений. Так ведь содержание берестяных грамот тоже очень приземленное — завещания, расписки, купчие. Акт о продаже, он на польском, Тукалло вложили в бумаги для подтверждения российского дворянства. Подтвердили, внесли, причем в 6-ую родословную книгу — к древним благородным фамилиям, в столбовое дворянство, «как те роды, коих доказательства дворянского достоинства за сто лет и выше восходят».
И еще из фактов. Род Тукалло входит в герб Срженява, объединяющий 175 дворянских родов, среди них Менделеевы, Пущины, князья Любомирские, Понятовские (Станислав Август Понятовский — последний польский король). Мечик говорил, что под этим гербом, берущим свое начало в 11 веке, наши предки сражались при Грюнвальде, в знаковом для средневековья сражении — там 1410 году Королевство Польское в союзе с Великим княжеством литовским разбило рыцарей Тевтонского ордена.
***
Передо мной — родословная Тукалло, моя родословная. От пращура Матвея (почти как от евангелиста) до моего брата Кирилла я насчитала четырнадцать прямых предков по мужской линии. Сколько это лет? Триста? Четыреста? Дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку… Столько имен — это сила. Матвей, Иван, Станислав, Юрий, Криштоф, Яков, Иосиф, Михаил, Иван, Ян. Ян. Вот на нем, отце моего прадеда Мечислава, я приостановлюсь. После подавления Польского восстания 1863 года двоих его братьев сослали как сочувствующих, одного — в Томск, другого — в Верхнетуринск, с конфискацией имений. Еще один брат, от греха подальше, сбежал во Францию, купив на деньги от продажи имения ткацкую фабрику в Лионе. И сейчас живут в окрестностях Бордо и где-то в департаменте Луары наша родня под фамилией де Тукалло. А Ян Тукалло продал свое поместье и переехал к жене Алине Плевако, которая, выйдя за него замуж, стала Алиной Тукалло.
Земли в имении семьи Плевако Москалевщизна было больше, чем вся Петроградская сторона, где я выросла — три с лишним тысячи десятин. Дедушка, который вместе с Шуркой в детстве гостил у бабушки, говорил, что местность там очень живописная — холмистая, покрытая лесами. Какие же тут, наверное, были разбиты сады и цвели цветы. Именно в Москалевщизне родился Мечислав Плацил Флавиуш, и придерживаясь семейных традиций, его крестили в католичество. Тут он рос. А потом, как и его брат Петр, закончил медицинский факультет Московского университета. Петр получил должность заведующего колонией душевнобольных в Пскове (именно так назывались тогда психиатрические больницы), а мой прадед, конвертировавшийся в Мечислава Ивановича, — земским врачом и заведующим больницей в златоглавом Гороховце на Клязьме. Это между Владимиром и Нижним.
***
Мой дед родился в 1896 году уже в Гороховце (ровно за сто лет до Никиты, моего первенца, причем под одним знаком зодиака). Через четыре года после Мечика появился на свет Шурка. Год рождения — новый век, и очень удобно проследить его житие в цифрах. До 1914 года — при родителях, в доме с фруктовым садом, купленном у местного предводителя дворянства Булыгина. Там у Тукалло на Благовещенской улице, Невском проспекте уездного городка, собирались сливки общества.
С четырнадцати до семнадцати лет Шурка учился во Владимирской гимназии: образование в ней считалось более основательным и серьезным, чем в родном городе. Так что пришлось поселиться у чужих людей, оторвавшись от мамы, женщины светской, на старый манер — «тонной», прекрасно игравшей на рояле. Шурка, говорят, пошел в нее — красавец, утонченные черты, мягкий неконфликтный характер.
А Мечик — в отца. И имена совпали, и внешность, и характер. Мечислав Иванович (отец) был ростом метр девяносто, физический очень сильный, решительный, иногда бывал грубым или резким. В эпоху после семнадцатого года с ним связана история, которая, сыграла, может, и не главную, но одну из ведущих ролей в биографии нашей семьи.
Однажды ночью в их дом ворвался местный начальник и грубо, безапелляционно стал требовать, чтобы Тукалло срочно отправился к его жене — ей стало плохо. Когда чиновнику показалось, что врач недостаточно торопится к больной, он стал орать на него и угрожать пистолетом. Тогда мой прадед размахнулся и ударил представителя власти с такой силой, что тот пролетел через всю комнату. Для ясности — еще несколько слов о Мечиславе Ивановиче. Он был руководителем кадетской партии города. В октябре семнадцатого его избрали кандидатом в депутаты Учредительного собрания Владимирской губернии. Когда он ездил на вызов на дом, а за это надо было доплачивать, у бедных за вызов денег не брал. Врач Тукалло скончался в двадцать втором году, заразившись от мальчика, которого он пытался спасти от сыпного тифа, и тогда в городе был объявлен трехдневный траур. Он был не из тех, кто пренебрегал клятвой Гиппократа. Но у него был характер. И чувство собственного достоинства.
***
«С октябрьской революции по настоящий день работаю по найму». Это из следственного дела Шурки тридцатого года. У меня такое впечатление, что оба брата выжидают, пока советская власть протянет ноги. То ли боятся оказаться соучастниками ее преступлений, то ли ищут угол потемнее — чтоб только в покое оставили. О подвигах, о доблести, о славе, заложенной в имени Мечислав, пришлось забыть. Чем занимался мой дед, столбовой дворянин, получивший в гимназии классическое образование, которое, кроме наук, включало знание нескольких европейских языков и латыни? Клепальщик на судостроительном заводе. Чернорабочий по укладке дров на фабрике «Труд». Водовоз. Лесной сторож. Про Александра Тукалло на сайтах «Мемориала» или «Бессмертного барака» пишут: котельщик. Это было своего рода отшельничество, уход из мира советских реалий. Без целибата: свидетельница Зуева доносит, что в доме всегда много людей, играют в преферанс или на пианино, и у братьев почти каждую ночь остаются женщины. Пир во время чумы? Каждая ночь может оказаться последней, так зачем же откладывать ее на завтра?
У Мечика и Шурки своих семей не было, и это их сближало. Жили в доме с матерью на той же Благовещенской улице, в какой-то момент переименованной в Ленинскую. И вот тогда хлынули несчастья. В тридцатом году братьев сослали на Соловки. У матери конфисковали дом с фруктовым садом на задах, и лишившись этого кормильца (комнаты сдавали внаем приезжим), она осталась без средств к существованию. Может, из жалости ее взял кто-то из знакомых, но горе убило ее в прямом смысле слова и еще раз увидеть своих детей ей не было суждено. Когда братья отбыли срок и вернулись в родной город, они поселились у друга семьи Кротова. Летом — осенью тридцать четвертого жители Гороховца встречали на базаре моего деда и «его хозяина», продающими корзины, которые они сами и плели. Шурка пишет в анкетах — на иждивении у брата. Удобно быть младшим, это я по себе знаю.
Вернулись в тридцать четвертом, в марте тридцать пятого их уже содержат под стражей. Доносчики докладывают, что об убийстве Кирова Шурка высказался: «О чем столько разговоров? Одной сволочью меньше». Вообще-то Шурка — более тихий, ведет себя не вызывающе. И в высказываниях намного осторожней, чем мой дед. Но нескольких фраз оказалось достаточно, чтобы отправить в зону на пять лет. Мечислава — в Ухтпечлаг в Коми АССР, Александра — на Колыму. Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать. Стране нужны рабы, иначе лопнет мыльный пузырь под названием Советский Союз.
Мой дедушка двадцать с лишним лет прожил на поселениях, сначала зеком, потом вольнонаемным: вернуться означало получить еще один срок. В сорок втором в Ухтпечлаге родился мой папа, которого назвали Александром, и появился в нашей семье Александр Мечиславович Тукалло. В сорок четвертом, когда немцы отступили, и можно было вернуться в Москву, моя бабушка привезла его с севера к себе домой на Пречистенку. Своего отца он видел раз в два года — бывшим осужденным въезд в большие города был запрещен. После пятьдесят третьего года жить стало лучше, жить стало веселее, и родители моего папы даже съехались на какое-то время, правда уже в Ленинграде. До последних дней Мечислав чертыхался, когда по телевизору показывали членов партии и их съезды и до конца жизни оставался сильным, здоровым и выносливым. В восемьдесят лет он, разгружая машину дров, с легкостью перекидывал их через забор. Людей не любил и даже избегал, но сердце не выдержало, когда скончалась любимая такса Тоби. И он очень быстро угас.
***
А у Шурки — свое житие. Его случайно расстреляли в тридцать седьмом на Колыме. Ему исполнилось тридцать семь, роковая цифра. Была такая практика — когда заключенных отпускали, они разыскивали родных тех, кто погиб в лагерях, чтобы сообщить о них и их гибели как можно больше подробностей. Человек, отбывавший срок вместе с Шуркой, нашел Мечика и рассказал ему вот такую историю. Шурка был в гостях у своего приятеля в бараке, где сидели троцкисты, допоздна заигрался в преферанс, а ночью, без расспросов и разбирательств, всех вывели, поставили к стенке и расстреляли.
Печально, но про Шурку мы знаем ничтожно мало — Мечик был в этом отношении, мягко говоря, неразговорчив. И получается, что история Шурки — это история семьи. Лишив его жизни физической, одновременно оставили и без собственной биографии, кроме — «родился, судим, расстрелян». Но ведь его жизнь состояла не только из нар, бараков, лишений, были в ней и стержень, поддержка, опора, скрепы — в детстве, прошлом, образовании, в людях, его окружавших. В истории его семьи, наконец, живой тогда и почти мертвой сейчас. И наверняка была любовь.
Я попыталась чуть-чуть восстановить житие Александра Тукалло, но материала совсем немного и, думаю, больше не будет. Ну и пусть. Самое важно я сказала: Шурка, мы тебя помним, мы думаем о тебе! Мы тебя любим. Если слышишь меня, дай знак — помаши с неба рукой!
P.S. В феврале 2020 года фонд «Последний адрес» установил в Гороховце на бывшей Благовещенской улице памятный знак Александру Мечиславовичу Тукалло. Как же я удивилась, узнав, что табличка с его именем оказалась юбилейной — тысячной в России. Вот и получила знак, о котором просила.
- Алина Тукалло. Золотой олень - 29 октября 2024
- Алина Тукалло. Дай знак — помаши с неба рукой - 29 октября 2024
- Алина Тукалло. Папочка, махнем в Рай - 12 августа 2022
Изображения:
Александр Мечиславович Тукалло устанавливает памятный знак «Последнего адреса» своему дяде Александру Мечиславовичу Тукалло. Гороховец, Владимирская область, Россия, февраль 2022 г. (Личный архив)
Родословную семьи Тукалло нарисовал Никита Шпёрри (Nikita Spörri). Цюрих, 2019 г. (Личный архив)
Александр Тукалло (Шурка) (1900-1937) справа. 1920-е ? (Личный архив)
Мечислав Иванович Тукалло с супругой Евгенией Юлиановной и сыновьями Александром (Шуркой) и Мечиславом. Российская империя, 1910-е ? (Личный архив)
Мечислав Мечиславович Тукалло (1986-1979), дедушка Алины Тукалло. (Личный архив)
Письма политзаключенным пишут в Женеве и Базеле
В воскресенье в Женеве и Базеле будут писать письма политзаключенным российских тюрем. Мероприятия организованы волонтерами при содействии ассоциации Memorial-Suisse и сообщества «Россия Будущего — Швейцария».
3 ноября, 14:00-16:00 Зал Jacquard, 1 этаж (Rez-de-chausée), Rue des Savoises 15, 1205 Genève, Maison Internationale des Associations
3 ноября, 17:00-19:00 — QuBa Quartierzentrum, Bachlettenstrasse 12, 4054 Basel
Поделитесь публикацией с друзьями