Гасан Гусейнов о клячах советского апокалипсиса
Греческий философ Сократ прислушивался к жившему в нем «демонию» – существу, которое вмешивалось в дела Сократа только тогда, когда наш философ собирался совершить какую-нибудь ошибку. Позднейшие ученые знатоки Сократа решили, что «демоний», внутренний божок или чертик, живущий в человеке, это и есть совесть – субстанция довольно неуловимая.
«Швейцария для всех» предлагает прочесть эссе доктора филологии Гасана Гусейнова о том, как российское государство выдавало преступления за подвиги, а общество закрывало на это глаза. Написанный в 2014 году текст тогда же вышел на Radio France International. Через восемь лет полномасштабная сделка с совестью обернулась полномасштабной войной России против Украины и демократии.
Что обозначает само это слово – «совесть» – очень трудно объяснить. Легче, говорят, увидеть человека, у которого нет совести, чем такого, у которого совесть как раз имеется. И все это – в подтверждение слов Сократа: ведь если нет в тебе такой мыслящей субстанции, которая сама предупреждала бы тебя об ошибке, то, стало быть, у тебя нет совести, и ты способен на все.
И не потому способен, что наделен какими-то особыми свойствами негодяя, например, или потенциального преступника. А потому способен, что у тебя нет внутренней самозащиты от превращений в любую сторону. Мало того, каждый знает, что охотно рассуждают о совести и призывают других «иметь совесть» как раз люди совершенно бессовестные. Избыточное присутствие «совести» в разговоре часто служит отличным основанием для прекращения самого этого разговора.
слово «совесть» оказывается интересным примером понятия-невидимки
Стало быть, слово «совесть» оказывается интересным примером понятия-невидимки: мы слышим это слово именно тогда, когда понятия, им описываемого, нет на месте. А не говорим о ней, чтобы не спугнуть.
Похожих понятий-невидимок, явно существующих, но не данных нам в речевом опыте, довольно много. Есть такие, что определяют не только недавнее прошлое постсоветских стран и их жителей, но и их довольно смутное настоящее. Одно из таких понятий – бывший советский человек. На чем держится сейчас то, что осталось от распущенного четверть века назад советского государства?
Попробуем увидеть это понятие-невидимку, вспомнив три трагические истории, приключившиеся с нашими соотечественниками за последние несколько лет. И даже не сами истории, а то, что сделали с их фигурантами постсоветские государства и общества.
История первая – убийство датско-швейцарского диспетчера, которое совершил в феврале 2004 года Виталий Калоев, таким образом отомстивший за гибель в авиакатастрофе над Боденским озером в 2002 году своей семьи. История вторая – про азербайджанского офицера Рамиля Сафарова, убившего своего армянского коллегу Гургена Маргаряна во время стажировки в Венгрии в феврале 2004 года.
Наконец, история третья – убийство в ноябре 2006 года в Лондоне Александра Литвиненко, совершенное, по предположению британских спецслужб, при непосредственном соучастии российского агента-бизнесмена Андрея Лугового. Сразу оговорюсь: в отличие от осужденных в Венгрии и в Швейцарии, гражданин Луговой под суд так и не попал: он остается для Скотланд-Ярда всего лишь подозреваемым в убийстве Литвиненко.
Но подозрения эти были на удивление щедро оценены и поддержаны в Москве. Учитывая, возможно, непреодолимые правовые трудности, которые возникли бы у Лугового в британском суде, российский законодатель оказал подозреваемому в дальнейшем непропорциональную политическую поддержку. Бывший предприниматель и агент спецслужб, зачем-то встречавшийся по делам бизнеса со злейшими врагами российских властей в Лондоне, после устранения Литвиненко вдруг стал крупным политиком.
Итак, последствия трех историй совпадают на трех уровнях.
Первый довольно очевиден: «наш человек» убивает на чужбине враждебного нашей стране гражданина. Там, на чужбине, убийцу задерживают, судят и приговаривают к строгому наказанию, соразмерному, впрочем, совершенному преступлению.
это событие не может и не должно, говорят, истолковываться как убийство. Это – либо «подвиг» во имя родины, либо проявление особо ценного человеческого свойства
Второй уровень – это правовое сознание постсоветских госорганов: они начинают защищать убийцу (или предполагаемого убийцу), применяя не правовые, а политико-административные аргументы, с общим для всех трех случаев моральным подтекстом. Главный аргумент второго уровня гласит: ну да, убийство, конечно, имело место, но при сложившихся обстоятельствах это событие не может и не должно, говорят, истолковываться как убийство.
Это – либо «подвиг» во имя родины, либо проявление особо ценного человеческого свойства. И вот это свойство постсоветское государство и общество оценивает выше, чем обычное законопослушание. Перед нами, говорят нам, не обычный человек, а герой, рыцарь, восстанавливающий высшую справедливость. Иначе говоря, человек, почувствовавший себя освобожденным от общественного договора.
Вся загвоздка в том, что аргумент, который мог бы даже служить смягчающим вину обстоятельством при вынесении приговора, с этого момента становится инструментом разрушения остатков (а в нашем случае точнее сказать – зачатков) правового государства. Убийство (или предполагаемое убийство), объявленное актом героизма, наделяет убийцу (или предполагаемого убийцу) новым государственным, политическим статусом.
Калоева за убийство швейцарского диспетчера во Владикавказе вместо камеры сажают в кресло заместителя министра, Сафарова в Баку повышают в звании, выплачивают компенсацию за отсидку в будапештской тюрьме и объявляют героем. Андрей Луговой – за официально отрицаемое, но все же признаваемое его соратниками подвигом, убийство «предателя», – стяжал депутатский мандат, а в дальнейшем – роль зачинателя целой линейки репрессивных законов вполне советского пошиба.
всякий говорящий о Советах угрожает своим собеседникам местью
Сафаров, Калоев и Луговой, наверное, никогда не видели друг друга, и события, которые привели (или предположительно привели) каждого к его личному несчастью, никак друг с другом не связаны. А вот постсоветским обществом, которое вынесло по всем трем делам свой оправдательный приговор, и двумя с половиной постсоветскими государствами (Азербайджаном, Россией и Республикой Осетией) руководила общая сила, для описания которой Сократ непременно потребовал бы найти подходящие слова. Найди мы эти четыре опорные точки, и станет понятнее не просто логика конкретных событий, но само существо того самого постсоветского человека, которого сейчас пытаются гальванизировать в Восточной Украине.
Первое ключевое слово, которое и употребляли многие, когда говорили о случившемся по горячим следам, — это, конечно, «месть». Именно она объединяет все три убийства и – в глазах общества – освобождает «мстителя» от обычной ответственности. Таким образом, все три сообщества – части бывшего СССР – следует, на основании вынесенного вердикта, признать сообществами мести. Всякий говорящий о Советах угрожает своим собеседникам местью.
Особую окраску этой мстительности придает «злорадство». Высокий статус, подаренный предполагаемым «мстителям» за совершенное ими, должен показать коллективной «другой стороне», что за мстителями стоят целые государства и народы, что частная судьба несчастных членов семей убитых – продолжать испытывать горечь без конца. Хотя «злорадство» можно считать частью комплекса «мести», все же это разные категории: сам мститель, скорее всего, вовсе и не думал о судьбе членов семьи убитого в порядке отмщения. Поэтому «злорадная мстительность» – это концепт, работающий в головах внешних наблюдателей, а вовсе не обязательно у самих преступников или подозреваемых. Этот концепт поддерживают те, кто и возвел мстителей в вершителей высшей справедливости.
«злорадная мстительность» – это концепт, работающий в головах внешних наблюдателей
Но есть еще два опорных слова, на которые непременно указал бы нам Сократ, если бы только взялся построить логический квадрат для описания и анализа состояния постсоветского общества. Первое употребил 14 августа 2014 года Глеб Павловский, когда предупреждал, к чему следует приготовиться российскому обществу после возвращения из Восточной Украины «ополченцев»-«стрелковцев»:
«Ополченцы теперь – единственные свободные люди России, и они вернутся за своими правами. Чистой публике, кстати, стоило бы приготовиться к встрече, а не надеяться, что их там то ли украинцы перебьют, то ли Путин как-то грохнет и «снимет тему» – нет, не снимет. Они вернутся, и встреча публики с первыми суверенными людьми России, то есть собственно с гражданами, и будет ближайшая сцена политики. Это вам не «суверенитет Донецка», это – суверенитет бойца с яркими видами на смерть. (…) Возвращения уже начались. (…) Страх очень глубокий, вокруг него построена система власти и ее социалка…»
страх – богатейший спутник и фон любых социальных перемен
Итак, третье ключевое слово постсоветских обществ и государств – страх. Страх – богатейший спутник и фон любых социальных перемен. Помимо так называемого «страха неизвестности», который охватывает людей, вырванных из привычных жизненных обстоятельств, есть и страх остаться наедине с более решительным, бесстрашным, презревшим социальные нормы человеком. Не поддержать такого человека, вступить с ним в конфронтацию, оказаться на стороне слабых, страх самому стать жертвой, – вот ключ к массовой поддержке слабым обществом сильных бандитов. Иногда этот страх называют «стокгольмским синдромом», но Сократ такого психиатрического термина знать не мог. Зато он прекрасно понимал, что страх – обоюдоострое оружие, и чем сильнее некто боится сам, тем скорее он готов устрашать других.
Страшно ли заседать в парламенте рядом с предполагаемым убийцей? Думаю, что страшно. Ведь исполнивший свой воинский или спецслужбистский долг один раз, да еще вознагражденный за это государством с неслыханной щедростью, разве он станет медлить, когда и тебя нужно будет пустить в расход? Да ни секунды. Государство зачем-то само объявило человека профессиональным убийцей.
Но мстительности, злорадства и даже страха было бы все же недостаточно для той массовой народной поддержки, какую получило государство при возведении своих убийц-мстителей (или предполагаемых убийц-мстителей) в ранг государственно-политических деятелей нового типа. Четвертым ключевым словом, которое заставляет человека принять разрыв его государства с правом как таковым, является ожидание чуда, которое Сократ определил бы просто как лень.
лень – субстанция общественной апатии и беспомощности, выросшая из страха
Лень – субстанция общественной апатии и беспомощности, выросшая из страха. Вернувшись из похода на Донбасс , «стрелковцы» еще, говорят, покажут сытым столичным пингвинам, что такое настоящая свобода и настоящий политический суверенитет. Ведь только они, «стрелковцы» и «ополченцы», являются, согласно этой концепции, поистине свободными людьми, бесповоротно отвернувшимися от бездействующего права – Конституции и прочих смешных законов.
Поддержка со стороны руководства РФ поначалу заставляла их действовать «вежливо» и даже временами «стеснительно». Но ведь они – мстители. Прекратить действие выписанной им индульгенции мог бы только новый Общественный договор и Закон. Но кто захочет поверить, что за этой скучной материей только и возможна сколько-нибудь сносная человеческая жизнь – разве ж это не предательство интересов великой державы? Разве это не сдача коварному врагу? Разве не легче просто «построить» беспомощных шпаков?
И – да: разве сам поиск логики не губителен для непосредственного глубокого чувства?
Дьявольской изобретательности мстительного злорадства могла бы помешать страсть творчества и даже искренняя вера в доброго бога-творца – пусть в маленького и невидимого, как «демоний» у Сократа. Но как-то… лень. Да и страшно. А мертвые «неуловимые мстители» пока побеждают живых людей. Страх, злорадство, мстительность и лень – эти четыре дохлые клячи совкового апокалипсиса полезно назвать поименно.
- Гасан Гусейнов. Почему если оппозиция, то не антивоенная? - 2 декабря 2024
- Гасан Гусейнов о клячах советского апокалипсиса - 19 августа 2024
- Естественное воображение искусственного интеллекта - 1 июля 2024
Изображение:
Франсуа Шифляр (1825-1901), «Совесть» – иллюстрация к одноимённому стихотворению Виктора Гюго. Фрагмент. (Общественное достояние)
Поделитесь публикацией с друзьями