Сверловка парадокс
Тайга расступилась, обнажив склон, усеянный глыбами серого мрачноватого камня. Наверху склона в самое небо упираются высоченные лиственницы, внизу, подмывая берег, шумит ручей. Если магистраль провести по склону, она либо врежется в гору или повиснет над водой. В любом случае сотни кубометров насыпи или выемки, удорожающих проект.
— «Прижим», — коротко говорят изыскатели — трудное место, ошибешься — наплачешься. И обойти стороной нельзя.
С утра на прижиме работают инженер Володя и подсобный рабочий Петька. Инженеру не более двадцати четырех, он зарос традиционной, на его взгляд, таежной щетиной и сосредоточенно возится с теодолитом*. Петька — четырнадцатилетний подросток карабкается по склону вверх или в грохоте осыпающихся камней скатывается вниз к воде, устанавливает полосатую геодезическую рейку.
Прижим наносится на план. Володя нервничает, кричит: «Левее … правее … не туда … черт …» Но Петька уже бросил рейку, задрожал, как молодой сеттер, и, сжимая ружье, крадется к заросли шиповника — там трепыхнулся рябчик.
— Матушки мои, наказал господь работничком! Петька! Злодей! Назад! — безнадежно кричит Володя.
Рябчик притих, Петька снова взял рейку, и едва он успел это сделать, внизу послышался шум осыпающихся камней: поднимается сам начальник партии Григорий Кирич Железников. За глаза его зовут Секирычем. Изыскатели, насмешливый остроумный народ, решили, что крутой характер Железникова как нельзя соответствует этому солидному отчеству. И даже в Министерстве путей сообщения «Секирыч» известен более, чем Железников.
Начальник подходит, облегченно снимает двустволку, смахивает со лба капли пота. Если он в хорошем настроении, спрашивает «ну как?» и потом рассказывает подвернувшийся к случаю анекдот: их у него бесчисленное множество. Но после веселого вступления все равно проверяется каждая цифра и зачастую съемка целого дня решительно перечеркивается. В заключение Секирыч рассказывает еще анекдот, хлопает инженера-съемщика по плечу, отправляется дальше. Инженер обескуражен. А дальше там, где работают другие съемщики, повторяется дружелюбное «ну как?» и веселый анекдот…
Сегодня, как и вообще последнее время, начальник не в духе. Откинув накомарник, он закурил и, щурясь от едкого дыма, сразу без анекдотного вступления просматривает геодезические вычисления. Для привычного глаза цифры ложатся тесной путаницей горизонталей — линий одинаковых высот. Где-то по ним и пройдет трасса. Подошел Петька, присел на корточки у ружья, аккуратно прислоненного к камню. Петькина одностволка — никак не сравнима с дорогой английской бескурковкой начальника.
— Фирма «Голанд-голанд», сверловка «парадокс», — восхищенно шепчет мальчишка.
Из Петькиных восторженных рассказов инженеру, совершенно безграмотному в вопросах охоты, уже известно, что ружья бывают марок: «Симеон», «Зауэр», «Ремингтон», «Винчестер», «ижевки», как у Петьки, «тулки» и так далее, что по сверловке ствола они разделяются на «цилиндры», «цилиндры с напором», «получоки», «чоки» и, что есть такая сверловка «парадокс» — хочешь дробью стреляй, хочешь — пулей, потому что особая нарезка.
— Вычисления верны — Секирыч со вздохом сожаления — не удалось придраться – возвращает тетрадку, опять вытирает пот и смотрит туда, где зелень тайги подергивается синеватой дымкой расстояния.
С косогора видно далеко: по синему горизонту, теряясь в бескрайней тайге, течет большая река и там же поднимается белоснежное нагромождение облаков. Оно растет с утра и упругая вершина его уже расплывается широкой наковальней.
— Дождь будет — убежденно заключает Секирыч — овод и гнус покою не дают. Володя согласно кивает: спасение лишь в густой волосяной сетке-накомарнике, но в нем душно как в противогазе. А снимешь — гнус заедает чуть ли не до смерти.
Секирыч берет ружье, каким-то непонятным взглядом окидывает Петьку, поворачиваясь к Володе, отрывисто спрашивает:
— Как работает?
— Ничего терпимо — хмуро отзывается Володя — Можно бы хуже, да некуда!
Секирыч еще раз холодно с головы до ног осматривает потупившегося паренька и молча уходит.
Появление в экспедиции Петьки было загадочным. Сам он ничего не мог объяснить, сколько его не выпытывали. Секирыч отбирал ребят в Иркутске собственноручно и по беспощадному конкурсу из трех десятков претендентов прошли трое здоровых мускулистых парней — десятиклассников. Геодезическая рейка хоть и не тяжелая, но по тайге с ней натаскаешься.
Худенького и слабосильного на вид Петьку начальник привел сам. Замкнутый, молчаливый Петька все же рассказал Володе: «… Едем с мамкой в трамвае … Он подошел … «Варя ты?» -спрашивает. Мамка побледнела, он тоже побледнел. Потом у нас пили чай и долго тихо разговаривали … Мамка позвала меня, спрашивает:«Поедешь с Григорием Кирычем в экспедицию?» А вечером пошли мы с ней в магазин, купили ружье — дешевую «берданку». Мамка-то сначала хотела на туфли истратить, а потом говорит: «Ничего, в старых прохожу, еще крепкие». Вдвоем мы с мамой живем. Заработаю в экспедиции денег, сам ей куплю».
Вечер. Сумерки. Туча заволокла полнеба и неотвратимо плывет к закату. На оранжевом его фоне, как врезанные, застыли силуэты кедров. Чуть потрескивает костер. Отблески пламени уже видны на лицах. Из-под тучи тянет прохладой.
Костер — изыскательский клуб. Разбросанные днем по тайге, вечером все собираются к огоньку. Поужинав, занимаются кто во что горазд. Петька до зеркального блеска начищает ружье: в конце дня он таки скараулил рябчика и повариха кинула его для навару в общий котел. Петькины сверстники режутся в подкидного. Секирыч допивает десятый, по меньшей мере, стакан густого, как колесная мазь чая, одновременно контролирует инженеров, сводящих на единый кусок ватмана итоги дня, дает советы картежникам и одним глазом наблюдает за Петькиной ювелирной работой.
Погасли последние отблески заката, в непроницаемой темноте утонула притихшая тайга. Потом послышался едва уловимый шум, вот он усилился — по вершинам катился ветер. Заскрипели, закачались деревья, упали первые крупные капли, и тайга зарокотала раскатисто и глухо, как океан. Люди укрылись в палатках. Ветер стих. По полотняным крышам палаток монотонно зашуршал дождь. У рабочих прекратилась всякая возня — намаявшись за день, ребята заснули. У костра мокнет забытый бубновый валет и смотрит на шипящие головешки.
Но в инженерной палатке долго еще тлеют папиросы. При затяжках они вспыхивают яркими звездочками, освещая то небритую щеку Володи, то суховатое, тщательно выбритое лицо Секирыча, то лица других обитателей, молодых и старых инженеров. Говорят вполголоса и, конечно же, о женщинах, говорят откровенно, по-мужски. Пожилые вспоминают разные случаи таежной мимолетной любви.
Володя и другие инженеры-первогодки жадно вбирают волнующие подробности, и они запоминаются, как долго помнятся неясные запахи тайги: то нанесет аромат цветущей ветреницы, то дохнет гнилью застойной воды. Да кто, спрашивается, осудит? Месяцами человек шатается по тайге неприкаянный. Как не закружится голова, если девчата, по рассказам бывалых изыскателей в сибирских деревнях довольно доступные… Живем один раз, и молодость менять на монашество глупо.
Невероятные истории следуют одна за другой. И уже выходит, что изыскатели только и занимались что любовью, а не работой. И хотя это лишь обычное мужское бахвальство, хвастовство сомнительной вероятности. А молодые все равно верят. Да и неизвестно, чем у них самих биографии обогатятся годам к сорока.
Только Секирыч, этот неисчерпаемый кладезь анекдотов почему-то молчит, курит и морщится, когда рассказывается особенно скабрезная история. А старики поговаривают, что много лет назад у Железникова было какое-то непонятное любовное приключение, что считать Железникова безгрешным рискованно, хотя в Ленинграде у него и жена, и двое детей, и на денежных переводах он пишет стандартное: «Целую, ваш папа».
Утром, поеживаясь от сырости, изыскатели свертывают лагерь. В искрах капель ночного дождя, осевших на траве, палатках, деревьях, начинается яркий день. Предстоит утомительный переход. В этом районе работу закончили. К новой стоянке вышли в конце дня, а сделали какие-то двадцать километров. Правильно говорят охотники: «По тайге версты узкие, да длинные».
И вот при разбивке нового лагеря выяснилось неприятное обстоятельство: исчез топор, по-видимому, забытый при сборах. Без топора в тайге — беда. Отвечает за него Петька. Растерянный стоит он перед Секирычем. Тот смотрит в упор тяжелым взглядом и холодно с расстановкой говорит:
— Бери патроны, спички, хлеб. Топор принеси.
Петька торопливо ломает хлеб, потуже перетягивается ремнем, вскидывает за плечо ружье. Секирыч расстегивает патронташ, вынимает два патрона.
— Это пулевые, пригодятся.
Изыскатели-старики смотрят вслед. Конечно, дисциплина вещь необходимая, потерял — найди, но все же Секирыч того… крутоват. Куда на ночь глядя гнать парнишку. Да, впрочем, распусти вожжи — и теодолит эти молодые ротозеи потеряют. Володя тоже испытывает двойственное чувство. С одной стороны — самоуверенный начальник наконец-то убедился, что Петька работник негодный. А с другой…
Володя мысленно идет следом за Петькой. Один в тайге. Даже у взрослого под вечер появляется какое-то неприятное чувство. За каждым деревом чудится непонятная тень. Темнеют предательские болотца. Позднее, в наступившей ночи, то бесшумно промелькнет сова, блеснув зелеными глазами, то жутко ухнет филин, и рука сама тянется к ружью.
А через час Секирыч громко и зло выругался. Топор, заваленный в суматохе разбивки лагеря нашелся, когда стали разбирать кучу спальных мешков.
Беседа вечером у костра не клеилась. Железников угрюмо молчал, поглядывал на часы. Молчали инженеры. Притихли рабочие-реечники. Так без лишних разговоров и разбрелись по палаткам.
Петька ушел налегке и должен был к полуночи возвращаться. Много раз Секирыч выходит в темноту, слушает ночные таежные шорохи, пытаясь различить шаги. Потом садится у потухшего костра, закуривает и подперев голову долго смотрит в темноту. Думает. Перебирает в памяти жизнь. Словно автобиографию пишет, но не для отдела кадров — для себя. Ведь в этом жизнеописании все наоборот. Мелочи становятся событиями главными и отступают, тускнеют вехи официальные, всякие там поступление в институт и окончание, служебные перемещения, выговоры и благодарности.
Да, считал, все забылось. И то, давнее сибирское лето. И почти девочка — колхозный библиотекарь. И чистые поцелуи, и размолвка из-за пустяка. И она, закусив губу, пошла танцевать с Другим. Ах, как отчетливо помнит он то ненавистное лицо! Есть же такие до наглости самоуверенные люди, полагающие, что в жизни им все дозволено. И получается у них все как-то легко, черт возьми! Работа полегче. Карьера. Увлечение женщинами. А он, Железников, какой-то тяжеловесный. И танцевать толком не выучился. И каких-то важных слов Вареньке сказать не успел. После ссоры вообще подойти не отважился. Лишь много лет спустя понял, что любил-то по-настоящему. Вот в трамвае встретил, и сердце зашлось.
А надо было рвануться. Расшвырять все нагромождение условностей. Оттолкнуть Другого. Ведь по глазам видел — не люб он ей. И даже потом, когда тот наглец не прижился на изысканиях, выпорхнул из тайги куда-то в главк, надо было наступить на, так называемую, мужскую гордость, подойти к Вареньке, уже беременной. Кому какое дело, чей ребенок. А воспитать бы он сумел. Не таким стал бы Петька. И теперь вот он, Железников, послал мальчишку сдавать нелегкий экзамен на мужчину. Словно мстил тому, Другому… А погибнет? Еще удар Вареньке, теперь уже непоправимый…
Утром было решено, если через сутки мальчик не вернется — искать! А сегодня объявляется за много недель отдых. Да был он каким-то невеселым этот выходной. Днем люди бесцельно бродили по лагерю, прислушивались, в надежде уловить треск сучьев под ногой, но подул ветер, тайга зашумела, и посторонние звуки потонули в однообразном, нагоняющем тоску рокоте. К вечеру, когда солнце коснулось вершин деревьев, и длинные тени палаток пересекли поляну, раздался крик: «Петька».
Все засуетились, из палатки быстро вышел Секирыч. Действительно, через поляну брел утомленный Петька. И почему-то без ружья. Он подошел, молча подал Секирычу легкий таежный топор с потемневшей от времени блестящей рукояткой.
— Да ведь… нерешительно начал Володя.
— Подожди — остановил его Секирыч, рассматривая топор.
— Где ружье?
— Сменял, — тихо проговорил Петька и отвернулся.
Секирыч как будто целую вечность смотрит на Петькин профиль, так сильно похожий на тот… и на Варин одновременно. «Вот почему ходил сутки. Ближняя деревня в сорока километрах, — машинально думает Секирыч и мысленно себе же противоречит. — Не топор, а что-то другое погнало Петьку вдаль. В общем, победил его мальчишка. А в чем, он, Железников, и сам еще не знает».
Изыскатели, тем временем, внимательно рассматривают топор. Петька лезет за пазуху, достает пулевые патроны, протягивает Секирычу.
— Вот. Не пригодились.
Секирыч отводит Петькину руку, круто повернувшись, скрывается в палатке.
Через мгновенье выходит со своим ружьем.
— Владей, — передает двустволку ошеломленному Петьке. — И патроны береги. Мужчине всегда надо иметь пулевой выстрел в запасе.
— Сверловка парадокс, — растерянно шепчет мальчишка.
Вокруг молча стоят изумленные и озадаченные изыскатели, не зная еще как оценить поступок начальника.
Вечером в инженерской палатке снова тлели искры папирос. Разговор шел какой-то отвлеченный. Ждали, Секирыч расскажет что-то. Но Железников по-прежнему молчал. Лишь когда все уснули, он жадно затянулся, отчего, в последний раз пыхнув, погасла и его папироса. В тайге, потревоженная на гнезде, жалобно с надрывом прокричала птица. В соседней палатке во сне быстро-быстро заговорил Петька.
Текст: Павел Новокшонов
- Мост через Байкал - 26 ноября 2019
- Сверловка парадокс - 10 мая 2015
- Горит полночная луна - 10 марта 2015
*Теодолит — прибор для измерения горизонтальных и вертикальных углов при топографических, геодезических и маркшейдерских съемках, в строительстве и т. п.
Фото: Гена Александров
(1) Обложка книги Д.А. Алексеев, П.А. Новокшонов «По следам «таинственных путешествий»
(2) Обложка книги Д. Алексеев, П. Новокшонов «По следам исторических загадок».
Иллюстрация подписи: Е. Семененко. «Портрет Павла Новокшонова»
Поделитесь публикацией с друзьями