Богдан-Игорь Антонич. Четыре стихотворения из «Книги Льва»
Табличка на памятнике Богдана-Игоря Антонича на улице Городоцкой во Львове. 9 мая 2017 г. ((© EUvin. Creative Commons Attribution-Share Alike 4.0 International)
Искусство, Литклуб

Богдан-Игорь Антонич. Четыре стихотворения из «Книги Льва»

Произведения украинского поэта Богдана-Игоря Антонича были запрещены советской властью. Отличающиеся живописными и музыкальными ассоциациями, философским взглядом, чутким восприятием мира через магию природы и искусства, они вновь вернулись в свет после утраты.

Человек и время

Богдан-Игорь Антонич родился в 1909 году в селе Новица в Австро-Венгрии в семье униатского священника. Был лучшим учеником в гимназии в городке Сянок в восточной Лемковщине. В 1928 году на факультете славистики Львовского университета увлекся изучением украинского языка. В 1934-м получил диплом магистра философии. Зарабатывал пером, печатал в газетах и журналах стихи и статьи по искусствоведению, фельетоны и пародии.

По воспоминаниям современников, Антонич был близорук, невысок ростом, темные волосы зачесывал наверх, одевался элегантно, по моде. Слабое сердце у него было с детства. Несмотря на хрупкое здоровье и большую литературную нагрузку, выступал с докладами про украинскую и иностранную литературу, увлекался переводами. Работал как редактор, пробовал себя в прозе и драматургии, сочинил либретто к опере «Довбуш» для композитора Антина Рудницкого.

Участвовал в кружке украинистов во Львове, там в том числе читали стихи. Рисовал, играл на скрипке и писал музыку, разбирался в балете. Был аккуратным, педантичным. Сторонился политики, говорил, что она портит поэзию. Литературоведы отмечают в стихотворениях Антонича предчувствие беды. Интуиция подсказывала ему, что будет катастрофа. И действительно, вскоре началась Вторая мировая война. Но он её не увидел.

Антонич умер в июле 1939-го в больнице Львова после операции апендицита и последующей пневмонии. Сердце поэта остановилось на 28 году жизни, а время продолжало ход. В августе того же года СССР и нацистская Германия подписали преступное соглашение, известное как пакт Молотова-Риббентропа. После чего гитлеровская Германия напала на Польшу. А Советский Союз оккупировал Западную Украину и начал вводить новый порядок.

Искусству в СССР было приказано служить тоталитарной власти, культурой метрополии назначена русская, национальному отводилось место фольклористики. Произведения Богдана-Игоря Антонича запретили как «аполитичного поэта-мистика». Его тексты закрыли в спецхранах — в Украине творчество поэта было почти неизвестно. В 1963-м Товарищество украинцев издавало в Польше газету «Наше слово», где печатали также и стихи Антонича. Постепенно почти утраченное вернулось в Украину.

Кружок студентов-украинистов во Львове, июнь 1931 г. 2 ряд снизу, первый слева - Богдан-Игорь Антонич. (Общественное достояние)
Кружок студентов-украинистов во Львове, июнь 1931 г. 2 ряд снизу, первый слева — Богдан-Игорь Антонич. (Общественное достояние)

«Швейцария для всех» предлагает читателям точку зрения поэта Сергея Завьялова и четыре стихотворения на украинском языке из «Книги Льва» (Книга Лева) Богдана-Игоря Антонича, изданной во Львове в 1936 году. Философский смысл этой книги проявляется в том, что утверждая единство всего живого, автор ищет для воплощения «праречи» «праслово», чтоб суть вещей «поймалась в клетку слова» («Шесть строф мистики).


image description
image description

При жизни вышли три поэтических сборника Богдана-Игоря Антонича.

Стихи о будущем

В силу беспрецедентной для литературы на украинском языке модернистской усложненности Богдан-Игорь Антонич оказался после войны неинтересен ни «левым», ни «правым». Только в 1966-м в Прешове (культурный центр лемков в Чехословакии), а на следующий год в Киеве и Виннипеге (столице канадских украинцев) были переизданы его стихи. Позднее добавилась книга переводов на английский, вышедшая в знаменитом [американском] издательстве «Ардис».

Культурная ситуация изменилась — и для многих молодых поэтов этот аполитичный, болезненный, утонченный (скрипка), образованный (Львовско-Варшавская философская школа), слегка богемный автор сделался ориентиром.

Он писал пантеистические, а порой и мистические, буйные в своей модернистской живописности (совсем «неактуальные» с точки зрения сегодняшней моды) композиции, когда вдруг исторические события прорвали его, казалось бы, прочно выстроенную защиту: в 1936 году Антонич так остро ощутил приближающуюся войну, словно бы ему удалось заглянуть на три года вперед, в будущее, которое ему не привелось увидеть.

Причем в будущее не времен военной лихорадки, когда «цивилизованный» мир (что неизбежно при вступлении в действие законов войны) горячо сочувствовал одним и проклинал других, невзирая на пол и возраст. Например, сочувствовал вчерашним жандармам польской дефензивы или британским колонизаторам, не замечал уничтожения под развалинами стариков, женщин и детей в немецких и японских городах и был равнодушен к миллионным «обменам населением» в Восточной Европе (они накрыли, кстати, и польских лемков, перемещенных с отрогов Карпат также и на очищенное от немцев балтийское побережье Польши).

Для поэта между жертвами фашистов (Абиссинская война итальянцев при поддержке покоренных эфиопским императором племен) и жертвами республиканцев (офицеры-дворяне, мелкие буржуа-фалангисты, крестьяне-католики) нет никакой разницы. Он не желает ни понимать, ни принимать «общепринятого» разделения героев на «прогрессивных» и «реакционных», как для него немыслимо разделение жертв на «привилегированных» и всех остальных.

Дом во Львове на улице Городоцкая, 50, где жил поэт с 1928 по 1937 годы. 28 сентября 2014 г. (© Терек. Creative Commons Attribution-Share Alike 4.0 International)
Дом во Львове на улице Городоцкая, 50, где жил поэт с 1928 по 1937 годы. 28 сентября 2014 г. (© Терек. Creative Commons Attribution-Share Alike 4.0 International)

Это радикально противоречило эпохе, требовавшей от «мастеров культуры» сделать свой выбор между разного рода, с одной стороны, «народными», а с другой — «национальными» фронтами. Судя по всему, это был, однако, не инфантильный пацифизм, но некое фундаментальное, сущностное противоречие, свидетельствующее о жажде человека, безнадежно травмированного существованием, обрести новую землю и новое небо.

Чотири вірша із «Книги Лева» (1936)

Слово до розстріляних

Це правда: кров з каміння може змити дощ,
червона місяця хустина може стерти,
але наймення ваші багряніш від рож
горять у пам’яті на плитах незатертих.

Змагались ви уперто й мріяли, й жили,
кохались у суворості, як ми у гулях,
і ваші очі сяли вічністю, коли
у серці, мов зоря, застрягла біла куля.

Грудень 1934

Слово про чорний полк

Об слово дзвонить слово — кусні бронзи віщі.
— Співаю, не кляну
розгромленим полкам, пощербленим рядам, потрощеним когортам!
Хвала усім, що з пристрастю цілують сестру на бойовищах,
а тим, що ляк в них, мов слимак у мушлі, й гнуть тростини спин, погорда!


image description
image description

Луна поразки б’є об мої вуха, мов з глибин безодні зради
громів, поламаних у кусні й схоплених у сіть, прощальна скарга.
Дивлюсь у морок, як тятиви скель, напнувши луки водоспадів,
мов стріли круто втяті, птаство криводзьобе викидають знагла.

Зоріє. В відвороті полк. Анабазис під небом африканським.
Ліс вбитих в небо списів коле місяць, кров руда тече із нього,
і ебеновий вождь з сережкою зорі у вусі, спів поганський
жбурнувши в хмари, наче визив, прокляне поразки бога злого.

Немає ласки — і багнети грузнуть в тіло, мов плуги в чорнозем,
у буйне поле чорних тіл багнети сіють зерно послуху і ладу,
щоб аж до сьомого коліна пам’ятали й знав назавжди кожен,
щоб син онукові, онук нащадкові, мов скарб, переказали,
як кріпили владу.

І густо стеляться один при одному, як вирубаний праліс,
у черепах почавлених булькочуть мозки, мов олива жовта.
Хто сіє кров, той жне зненависть. Тож беріть оце хрищення сталі!
Зеленоока чорна княжно, музо месників, калюжі бовтай!

Дракони, що бензину п’ють, на птахів схожі і на носорогів,
дракони, що плюють зміїну слину — оливо й вогонь зернистий,
являються, немов із місяця печер вернувшись, й їм під ноги
мітла комети, куряви здіймаючи, мете людей, мов листя.

На купах чорних рук і чорних ніг червона кров і жовта піна,
слизька смертельна піна з уст розтерзаних гарматним поцілунком.
Тюльпани надр підземних — вибухають, мов кущі вогненні, міни,
салютами з глибин землі вітаючи непереможно й лунко.

Гармати розкладають віяла димів, мов крила перед льотом,
зриваються й колесами толочать звали тіл і хлам заліззя,
на чорних щелепах клеїста смертна слина, очі злиплі потом,
пил з блях і слизь з ротів і крові грязь язик зорі рудої лиже.

Хриплять горлянки глухо, і мерзка ядуха пальці криво корчить,
мов листя сплащені долоні — квіти стоптані життя жагою
спалахують востаннє й кидають прокльони в небо богоборці.
Усі скарби за мить одну життя! Лиш ніч усіх назавжди гоїть.

Лопата сонця грузне в жовту теплу рінь, копаючи могили,
лопата сонця, хрест струнких вітрів, шакалів похоронний обряд.
О чорне тіло, в шовк рудий піску сповите, тихе і безсиле,
де перед миттю пристрасті кипіли ще! Землі долоне добра!

Хай чорна богоматір з жар-ікони поведе бійців до краю,
де вже дракони не лякатимуть, де тиша вічна й сонні води!
Б’є слово в слово — кусні бронзи дзвонять.
Так прощальний спів кінчаймо,
коли розбитий чорний полк в країну зір на вічну ніч відходить.

Лютень 1936

Слово про алькасар

День сороковий полум’я й погуби догоряє в славі,
день сороковий брат на брата накладає хижу руку.
Війна злочинна, братогубна. Сонце ранене кривавить.
Незламна тисяча обранців здавлює в серцях розпуку,
б’ючись, хтозна, чи не із друзями недавніми віч-на-віч.
День сороковий без спочину й сну, в дощі вогненнім зливнім.
Вже голод скручує кишки в сухе мотуззя. Далі навіть
порепані з гарячки губи вимовляти слів забудуть.
Не шкура вже — кора на пнях, на людських пнях шорстких із сажі,
зів’ялі язики телепають в устах просохлим листям,
лиш очі, очі сяють молодо, натхненно й променисто.

Задиханий, вривчастий токіт мітральєз на мить не щухне.
До сонця стіп скривавлених вітри один по однім ляжуть
і ніч, мов чорний лев, пробуджена на шанці ниє глухо.
Толедо на сімох узгір’ях, на червоній кручі Тахо,
це місто до хреста пустелі цвяхами ста башт прибите.
Земля — червона бляха, місяць в обрій вгруз найгрубшим цвяхом,
пустиня, мати вітру, від людей бере за проїзд мито.
В мереживі крутих провулків горде місто ювелірень,
де сонце з патини століть застигло аж зелено-сіре,
тепер в трояндах пострілів зміняє ніч у день багровий.

Хащі димів, багаття буре, сірі й бронзові діброви,
трава колюча — ворса на кожухах скель слизька від крови.
Лежать покошені тіла — рясні джерела з них булькочуть,
джерела струменів червоних. В перегуках хрипнуть дула,
в акордах мітральєз повзуть танкети, жалять оси-кулі,
фонтан піску плює петарда, крови млява, тьмяна п’янкість,
на гусеницях кручених коліс горбатий тулуб танка.

Пустиня, мов червона міра, під долонею вітрів
видзвонює покутню псальму, свій пустельний «Dies іrае»
і хор гармат, виригуючи з гирл свій олив’яний спів,
погуби заповідь оповіщає в сторони чотири.
На морі полум’я міцне судно — незламний Алькасар
в тюльпанах тисячі експльозій, в квітах зрослих з динаміту,
в короні із картечів, очервонений, сповитий в жар
на наших ось очах проходить прямо з дійсности до міту.
В росі вогненній миє мармурово-кам’яне обличчя,
щоб дати ще одне свідоцтво людській тузі за величнім.

Жовтень, 1936

Колискова

Вузли доріг затиснуті на горлах сіл. Знов сняться сни минулі.
Сідають дні, мов птахи, на хатах і розгортають крила вітру.
Скриплять колиски: “Синку, спи, накрию сном тебе, мов листям мирту,
лиш не ходи, хлоп’ятко, в ліс, бо вовк тебе у лісі з’їсть, ой люлі!”


image description
image description

Співає на шляху піхота: “Не стелися по землі, барвінку!”
Пан сотник лютий: “Покрутило б язики вам, покручі прокляті!”
Ударило у мідь дороги, мов у жовтий бубон, сонце дзвінко,
кийки проміння б’ють червоним верблем у калюж рудяві лати.

Під спів піхоти сходить вечір. Ще в розприслім сонці сяє зброя.
Вже ніч. До зір пришпилені кокарди літаків. Ніхто не будить
розквітлих квіттям снів дитячих,
і не бачили,
не знали люди,
коли зоря спинилась над колискою майбутнього героя.

1936

Богдан-Игорь Антонич
Богдан-Игорь Антонич недавно публиковал (посмотреть все)
Сергей Завьялов

Изображения:

Табличка на памятнике Богдана-Игоря Антонича на улице Городоцкой во Львове. 9 мая 2017 г. ((© EUvin. Creative Commons Attribution-Share Alike 4.0 International)

Кружок студентов-украинистов во Львове, июнь 1931 г. 2 ряд снизу, первый слева — Богдан-Игорь Антонич. (Общественное достояние)

Дом во Львове на улице Городоцкая, 50, где жил поэт с 1928 по 1937 годы. 28 сентября 2014 г. (© Терек. Creative Commons Attribution-Share Alike 4.0 International)

Поделитесь публикацией с друзьями

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Похожие тексты на эту тематику