Язык как одна из форм классового насилия
Если Поэзии станет не под силу говорить о трагедии Настоящего, она потеряет всякое право на дальнейшее существование.
— Кто Ваш любимый поэт?
— Гораций, — просто ответил Сергей Завьялов.
Надо ли политикам учить латынь? Почему мы не говорим стихами на улице? Кто реформирует язык? Как живут и о чем мечтают поэты? На эти и другие вопросы отвечает знаток древнегреческого, латыни и античной литературы русский поэт Сергей Завьялов.
От стихийного гегельянства к разрыву с русской классической традицией
— Сергей, смею предположить, что древних классиков Вы открыли не вместе с букварем. Книжки каких авторов прятались под подушкой в детстве? А в юности? Пушкин, Хармс, Маяковский, Васильев, Пастернак? Поделитесь, пожалуйста, как это было? И когда сказали себе окончательно – да, я поэт!
Марина, я Вас разочарую: Гомер мне стал известен несколько раньше букваря. Переведенный Жуковским рассказ Одиссея о своих злоключениях ничуть не менее доступен дошкольнику, чем сказки Пушкина.
В отрочестве самым важным было возникшее переживание истории как некой священной процессии. Позднее я узнал, что Гегель назвал это Шествием Мирового Духа. Оно становилось особенно острым в залах Эрмитажа, в Ленинградской филармонии, в парках Царского Села, наконец.
Софокл, Еврипид, Шекспир, Пушкин с Лермонтовым, как и Моцарт, Бетховен, Чайковский или Тициан, Рубенс, Рембрандт. Я вряд ли что-то в них понимал, но испытывал чувство благоговения сродни религиозному.
Вместе с юностью пришла лирика: Гораций, Бо Цзюйи, Верлен, Мандельштам с Пастернаком. Это было уже чтение стихов именно как стихов, нечто сродни опять-таки религиозной практике, предполагающей выражение тех же, что и у «богов» чувств, но «своими словами». Назвать это писанием стихов я бы сейчас не решился.
Много позже, в солнечный день 27 февраля 1984 года, идя через один из самых трущобных кварталов старого Петербурга, я вдруг почувствовал, что со мной происходит нечто чрезвычайно важное. Это были собственные стихи. Мне было тогда уже без малого 26 лет. Позади были университет с античной поэзией и потрясение от встречи с европейским «Высоким модерном» (Сен-Жон Перс, Т. С. Элиот, Пауль Целан, Сальваторе Квазимодо, Пабло Неруда, Георгос Сеферис, Чеслав Милош).
Чтобы писать самостоятельно, нужно было вырваться из-под власти русской классической традиции.
— Будет ли преувеличением сказать, что наша цивилизация выросла из древнегреческого и латыни? Как считаете, если бы «отлично» по латыни было обязательным в резюме нынешних политиков, глупостей в мире было бы меньше?
Еще совсем недавно именно так оно и было. Среди тех, кто развязал Первую мировую войну, не освоивших латыни и древнегреческого попросту не было, довольно редко такие люди встречались и среди тех, кто проводил акции геноцида или осуществлял (с обеих сторон) бомбардировки (в том числе атомные) городов во Вторую мировую. Древние языки до середины прошлого века были такими же атрибутами власти, как лакеи и горничные, фраки и цилиндры. Но атрибуты со временем меняются – механизмы же власти остаются.
Язык носит сугубо классовый характер
— Поэтическая речь часто звучит со сцены, её охотно печатают в книгах. Но попробуй – заговори стихами на улице, в лучшем случае посмотрят косо. Почему к поэтическому слову особенное отношение?
Есть пространства сакральное и профанное. Нарушение границы между ними всегда жестоко каралось как покушение на миропорядок. На мой взгляд, это справедливо.
— О чем раньше могло только мечтаться, сейчас легко доступно в интернете. Открываешь, например, на Викитеке «Повесть временных лет». Читаешь: «Д а б ы х ъ в с ѣ й с о р о ч и ц и с м е р т ь п р и я л ъ и с т ал ъ п р е д ъ Б о г о м ъ в к р о в а в ѣ с о р о ч и ц ѣ». Все просто и ясно – вот как писали, о чем думали на Руси в начале XII века. Надо признать, с тех пор русский язык немного изменился. Кто его реформирует? Улица? Царские указы? Научный прогресс? И какова в этом роль писателей?
На мой взгляд, всё как раз очень непросто: мы знаем язык образованного духовенства (из летописей и житий), мы знаем язык новгородской протобуржуазии (из берестяных грамот), но мы не знаем ни языка воинов (до какого века они продолжали говорить по-шведски?), ни языка крестьян, составлявших 99 % населения Древней Руси.
Мы не знаем, наконец, самого главного: как и когда крестьяне финно-угры теперешней Центральной России (Московской, Ярославской, Костромской, Владимирской, Ивановской, Рязанской областей), изначально говорившие по-мерянски, муромски и мещёрски и оставившие нам в наследство героев древнего эпоса: Илью Муромца, Добрыню Никитича, Алёшу Поповича, перешли на язык своих завоевателей и господ, славян?
Кто реформирует язык? Классовые отношения (а порой и открытая борьба) между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Язык носит сугубо классовый характер: между языками различных классов – пропасть. Он лишь одна из многочисленных форм классового насилия. Писатель тоже адресуется тому или иному классу.
Поэзия в эпоху плутократии
— Эразм Роттердамский имел чин «королевского советника». Труппа, в которую входил Шекспир, именовалась «Слуги Короля». Вольтер начинал как придворный поэт. И даже Пушкин был на пособии у царя. Конечно, времена сейчас другие, но люди-то прежние. Как живет поэт сегодня?
«Золотой век», продолжавшийся целое столетие, с середины XIX по середину XX века, когда поэт, даже выражая радикально революционные взгляды, находился на содержании у класса буржуазии в целом и в каком-то смысле сам являлся независимым буржуа, прошел.
У нового господствующего класса, плутократии, пришедшего на смену традиционной буржуазии, вкусы поменялись: поэзия и классическая музыка ему не интересны. Всё вернулось к описанным Вами временам, когда поэт и композитор зависели от случая и от конкретного мецената.
Травмы Прошлого и трагедия Настоящего
— Недавно Вы стали лауреатом престижной премии Андрея Белого за поэму «Советские кантаты». Участникам Литературного клуба в Цюрихе (и мне) посчастливилось слышать это удивительное произведение в Вашем исполнении. Парадоксальное сочетание пафосного эпоса и нежной лирики, глубоко личного и «официозно-пропагандистского», многоязычие производили ошеломляющее впечатление. Вы признались, что поэма создавалась пять лет. А что делаете сейчас? О чем мечтаете?
До сих пор я писал поэмы о травмах Прошлого (геноцид, блокада, террор). Пора переходить к трагедии Настоящего. Никогда еще человечество не знало такой поляризации между роскошью и нищетой, причем не на национальном, а на глобальном уровне, когда целые континенты превращены, по сути, в трудовые лагеря, в которых содержится 9/10 человечества. Если Поэзии говорить об этом станет не под силу, — она потеряет всякое право на дальнейшее существование.
Русская поэзия находится в состоянии резкого перелома
— У Геннадия Айги есть чудесные строки:
«…немного троицы — по эту сторону:
побудь недолго
«птица» «мама» «друг»
Что они значат для Вас?
Айги для меня – самая важная фигура в русской поэзии второй половины ХХ века.
Он – первый, кто сумел вырваться из той провинциальной изоляции, в которую после величайшего взлета, связанного с нашей великой революцией, сползла русская культура. Русская культура – в широком, полиэтничном и многоязычном смысле, потому что Айги вошел в литературу и ушел из литературы еще и как поэт чувашский и, более того, как поэт всех аборигенов Поволжья: и тюркских, и финно-угорских.
— Творчество кого из коллег-современников ближе Вам, если позволите? Кого посоветуете читать?
В русской поэзии мне близки радикальные петербуржцы моего поколения: Александр Скидан и Дмитрий Голынко, а также молодые левые: Павел Арсеньев, Галина Рымбу, Никита Сунгатов (на самом деле их много и будет еще больше – русская поэзия находится в состоянии резкого перелома). Ну и не только левые: Игорь Котюх или Игорь Вишневецкий, например.
Читать же посоветую тех, кто работал и работает в едином контексте современного мирового искусства. Это Ян Каплинский, Сергей Стратановский, Аркадий Драгомощенко, Лев Рубинштейн, Шамшад Абдуллаев, Станислав Львовский (называю лишь стариков).
— И через тысячу лет биллы гейтсы не без труда изобретут сверхмощный замедлитель информационного потока и найдут, и расшифруют, например, наш сайт, Ваши ответы и поэму «Сквозь зубы». И решат – ага! Вот о чем и как думали и писали в Цюрихе в начале XXI века.
Ну нет, этот разговор – не о Цюрихе. Он – о немолодом меланхоличном петербуржце, лишь случайно оказавшемся в Цюрихе.
— Сердечная Вам благодарность за стихи, успехов в творчестве!
#
Отвечал письменно Сергей Завьялов
- Богдан-Игорь Антонич. Четыре стихотворения из «Книги Льва» - 4 августа 2023
- Сергей Завьялов. Рождественский пост - 19 января 2021
- Что-то, что находится «после современности». Интервью с поэтом Сергеем Завьяловым - 25 апреля 2018
Вопросы задавала Марина Охримовская
Поделитесь публикацией с друзьями