Любовь моя
Литклуб

Любовь моя

Сопли бывшего шестидесятника - На что жалуетесь, больной? - На себя, доктор, и на мою навязчивую идею. - Нельзя ли поконкретнее? - Я не политкорректен. - В смысле? - Говорю то, что не надо и там, где нельзя. Причем, наперекор желанию.

Например, недавно, давая урок философии в Женевском колледже, зарифмовал слова бизнес и коррупция. Несколько студентов тут же возмутились: «Мой папа — глава мультинациональной компании, но он не такой, он честный!»

Результат — ночь без сна, страх что родители нажалуются дирекции, бурный поток сердечных капель и давление 300 на 200.

— На кой черт тогда Вы вывалили студентам эту «крамолу»?

— Видите ли, у меня аллергия на бизнес, на этот высокодуховный и светлый род деятельности. Вы скажете коммунистическое воспитание? Не без этого. Увы, доктор, я продукт Советского строя, самого, как известно, самого гуманного и честного в истории человечества. Не уверен, что Вам преподавали это в швейцарской средней школе, поэтому знайте, что в советское время сперва ценились инженеры (пятилетка на десятилетке, «Время, вперед!»), а затем, после войны, физики (ядерная и космическая гонки, Капица, Ландау).

Лирики же, те в почете были всегда — по определению, как инженеры душ и их же манипуляторы.

После школы перед наиболее способными юношами и девушками было два пути – в науку или в искусство.


image description
image description

Конкурсы на мехмат МГУ составляли 100 золотых медалистов на место, а в Щукинское училище – 1000.

Числиться младшим научным сотрудником в система Академии Наук или сто тридцать третьей скрипкой в оркестре Большого театра считалось престижнее, чем быть главным инженером большого завода. Остальные ВУЗы (инженерные, экономические, педагогические, исключая разве что медицинские) служили для того, чтобы не загреметь в армию, или же (для девушек) выглядеть достойной невестой.

Рыночная экономика была близка как туманность Андромеды, крупные бизнесмены виделись как ловкие и удачливые мошенники («Все современные крупные состояния нажиты …»). В общем, в начале было слово.

Теперь Вы понимаете мою беду? Вылечите, Христом Богом прошу, хоть я и еврей.

— Анамнез тяжелый, исторический. Получается что сия идея навязана не Вами, а Вам – и воспитанием, и окружением.

— А с легким я бы к Вам не пришел. Так получилось, что в начале Перестройки судьба забросила меня в Швейцарию, в качестве беженца. Приземлившись в Альпийских долах, точнее в Лозанне, я решил начать жизнь заново — повернуть свои взгляды на 180о и полюбить коммерсантов как людей, чьим талантом я обделен.

Серж Мордье, крупный парижский промышленник, с которым я познакомился благодаря его лозаннскому тестю, был человек очаровательный и гостеприимный — он охотно принимал меня у себя в квартире на Place d’Opéra и на вилле в Chamonix, интересовался нашим советским прошлым, особенно восхищаясь культурой и системой образования. Подобно множеству моих литературных кумиров, в частности Скотту Фицджеральду, я искренне пытался разгадать секрет расы богатых людей (деньги это как чувство юмора – или они у вас есть, или нет) и назойливо расспрашивал Сержа о его акционерных компаниях, о тактике поведения с конкурентами, с властями, и конечно с мафией. Капитализм и коррупция, художник и бизнес – вот что меня интересовало. Меня, не его.

— Все это скука и суета, — отмахивался Серж, — давай я тебе лучше расскажу про мой Политех. Представляешь, в те годы я проштудировал все тома Бурбаки* и шел вторым на курсе. И он в который раз показывал мне свои солидные дипломы.

Серж действительно закончил с отличием знаменитый парижский Политех (самый престижный ВУЗ Франции, знаменитый во всем мире), и был вторым на курсе. Впереди была блестящая академическая карьера, когда внезапно скончался его отец. После долгих дебатов клан Мордье решил, что Серж должен оставить учебу и возглавить большой семейный бизнес, заводы по производству ложечек и вилочек. Юноша долго отказывался, но хватка у родни была бульдожья – пришлось подчинился. К тому же предпринимателем он оказался талантливым. Дела пошли успешно, затем появилась семья, и академическая карьера отодвинулась на неопределенное будущее.

Серж процветал, но тоска по науке не отпускала. Воспоминания о Политехе оставались драгоценной отдушиной, словно первая любовь. В своих антропологических расспросах на тему «секреты рассы богатых» я был изобретателен и заходил с разных сторон. Увы, безуспешно – Серж при первой возможности Серж менял тему и умело доводил меня до нервной чесотки, часами горделиво демонстрируя свои университетские регалии.

Столь же успешно заканчивались и дискуссии с моими швейцарскими знакомыми-банкирами – ответов на свои наивные и провокационные вопросы я так и не дождался.


image description
image description

Поймите, доктор, я не просто психопат – как и все мое совковое поколение, я вырос на ангельских, сусальных образах бизнесменов, подаренных нам классической литературой – Шейлок, Растиньяк, Ф. Купервуд (Финансист) Т. Драйзера, Бэббит Синклер Льюиса, Великий Гэтсби и конечно Лопахин. Современная пресса тоже не прошла мимо этой вечной темы и часто славит бизнес, публикуя новости с очередных криминальных процессов о мошенничестве, коррупции и укрытии от налогов.

— Шейлок, понимаю, — усмехнулся психиатр.

— Еще одну трещину на розовый образ предпринимателя, что я возвел бережно в душе, нанесли мои долгие прогулки по европейским столицам. Вопреки философии капиталистических джунглей, большинство улиц там носят все же имена не нуворишей, но ученых, артистов, политических деятелей или на худой конец филантропов, под старость задумавшихся «о душе».

Точку над «i» поставила публичная международная дискуссия на тему «бизнес и мораль», прошедшая несколько лет назад в Женевским Университете. Участвовали с одной стороны философы и историки, с другой – ряд крупных фигур бизнеса.

Вел дискуссию Главный прокурор Женевы Бернар Бертосса, человек энергичный и страстный, известный в Европе рядом крупных процессов о коррупции. Одним из них был «процесс русской мафии», где обвинялся ее так называемый крестный отец Сергей Михайлов, по кличке «Михась».

— Ну как же, помню этот процесс.

— Отлично. А помните его happy end – все свидетели, раздобытые с трудом Интерполом, на суде вдруг отказались от своих прежних обличающих показаний? В результате зло было как всегда наказано – Михась был оправдан за недостатком улик, и даже получил от Швейцарской Конфедерации около миллиона франков в счет возмещения моральных и прочих убытков (из карманов налогоплательщиков, разумеется, то есть из наших с Вами).

Так вот, доктор – во время вышеупомянутой дискуссии в Университете один крупный немецкий промышленник вдруг решил исповедоваться:

«Возьмем типичную бизнес–ситуацию, – поведал он. – У меня большая строительная компания и мы получили важный заказ на строительство огромного предприятия в стране «третьего мира». Удача? Несомненно, если бы не то обстоятельство, что в этой стране термин «взятка» трактуется не совсем так, как в Германии. Там это часть культуры, подарок, бакшиш, естественный при каждой сделке. Короче, для получения лицензии от местных властей нужно было им «дать», и солидно. Дадим – мы получаем заказ, 200 моих сотрудников обеспечены работой на 3 года, но угроза доноса и судебного преследования здесь в Европе весьма реальна. Не дадим – наша совесть чиста, но компания терпит большой убыток, последуют увольнения. Кроме того, менее щепетильные конкуренты тотчас отхватят заказ, так что добро вовсе не выиграет. Как говорят в России — рекбус, кроксворд. Ну и куда бедному предпринимателю податься?»

— Действительно, куда? – Бернар Бертосса прервал неловкое молчание аудитории. – Тупик имени Закона и Прогресса. Вот потому, господа, я и стал юристом, а не бизнесменом. Мой Вам совет: присутствующие здесь студенты, хотите спать спокойно, пусть и с небольшой зарплатой – идите в учителя, врачи, таксисты, в функционеры наконец.

— Все ясно, больной. И этот свежеиспеченный троцкизм Вы проповедовали своим ученикам?

— Грешен, было: приводил примеры из Библии, из мировой литературы, цитировал разоблачения в прессе, учебники истории, зачитывал вслух названия Женевских, Парижских и Лондонских улиц – улица Т. Мора, авеню Монтеня, проспект Эйнштейна… Стращал бессонницей и муками совести после моральных компромиссов. Напоминал, что, провожая в последний путь, никто не славит почившего за его удачные финансовые операции, за нажитые яхты, виллы и другие славные дела. И песен о том не споют. Зато говорят об открытых им научных законах, сочиненных песнях и посаженных деревьях.

Вы наверное слышали, доктор, что сегодня в школах бизнеса будущих акул коммерции научно убеждают вести дела исключительно высоко морально, доказывая им, что подобное поведение оплатится сторицей. Конечно в долгосрочной перспективе, иногда очень долгосрочной.

Вот и я пытался втолковать своим ученикам, что человеку с научным складом ума выгоднее сначала получить естественнонаучное образование, заняться исследованиями, чтобы удовлетворить за счет государства свое личное любопытство к загадкам природы, и уж затем, остепенившись, продать выгодно душу – окончить курсы MBA (Master Business Administration) и стать крупным воротилой-менеджером.

— Послушали Вас?

— Пророк из меня получился отменный – ученики внимали, аплодировали, писали на эту тему изумительные революционные эссе, хоть сразу в анархисты записывай, а после оказывались в бизнес–школах и далее по всем пунктам. Более того, те немногие из них, что посвятили–таки себя математике–физике, после нескольких лет научных исследований соблазнились предложениями Уолл–Стрита и ушли туда финансистами–аналитиками – скучать, но зарабатывать раз в 10 больше, чем в университете.

Никогда не забуду, как в 1991 году профессор Huet, мой директор в EPFL (Федеральный Политех Лозанны), загорелся идеей пригласить способного аспиранта из России. Я связался с коллегами из МГУ и вскоре представил директору список из 30 отличных кандидатов.

— Подождите, – изумился он, взглянув на досье, – Но ведь они все доктора наук, под 50, со множеством престижнейших публикаций. Это сложившиеся ученые, у меня для них должности нет, мне нужен выпускник университета, на зарплату ассистента, сумму символическую.

— Они все согласны жить на символическую швейцарскую зарплату ассистента и выдавать публикации мировой значимости.
— Нет-нет, – отмахнулся он. — Не надо шутить. Мне нужен молодой подающий надежды ученый.
— Профессор, – вздохнул я. – О чем вы? Тамошние подающие надежды ученые давно уже ушли в бизнес.


image description
image description

В том же году Патрик Зейтер, мой многообещающий дипломник в Лозаннском Политехе, отказался от аспирантской должности и блестящей академической карьеры и пошел менеджером в мультинациональную корпорацию по переработке отходов. Ну, ушел и ушел.

Два года спустя он позвонил мне, сказал что по делам в Лозанне и хотел бы заехать поздороваться. Десять минут спустя у обшарпанного подъезда нашей лаборатории остановился скромный «Бентли» с шофером, и мой бывший студент, в дешевом костюме от Гуччи, дыша духами и туманами ворвался в наш скромный офис, где еще недавно ночи просиживал за дипломными расчетами.

— Шеф, как я рад! Прошу прощения – только что с самолета, из Буэнос-Айреса, весь небритый, неглаженый…
— Патрик, что все сие означает – машина, шофер, в Буэнос–Айрес по делам?
— Сие означает, шеф, что в моем ведомстве ценят ценные кадры.
— А Вы, мэтр, значит, по-прежнему здесь кукуете? – оглядел он иронически мой закоулок-бюро, заваленный бумагами. – С вашим–то потенциалом? Жаль.

С тем и уехал.

— Так вот, доктор, теперь Вы понимаете зачем я к Вам пришел. Спасите от навязчивой идеи – от того, что у меня аллергия на бизнес, особенно большой, и что успешных коммерсантов считаю удачливыми мошенниками, без всяких на то оснований. От того, что бывшие соотечественники, сменившие коррумпированные науку и искусство на высокодуховное инвестирование капиталов новых русских, вызывают у меня горькую ухмылку, и, несмотря на их солидные банковские свидетельства, так и тянет поставить под сомнение чистоту этих капиталов. А может, я просто им всем завидую, ибо сам бы так хотел, да не умею. Скорее всего, так и есть. В общем, сделайте меня конформистом, нормальным и политкорректным.

— Хорошо, а как относятся к Вашим идеям близкие – супруга, например? Она у Вас тоже русская?
— Француженка.
— А по профессии кто?
— Ах, не травите душу – business-woman.
— Ну и как Вы за ней ухаживали?
— Старым казачьим способом – под призывный звон гитары…
— Ну и?
— Она мне потом шепнула, что это был гениальный бизнес–план.
— Вот видите.
— Вижу, доктор. Любовь моя, бизнес.

Текст: Сергей Хазанов, Женева

Сергей Хазанов
Сергей Хазанов недавно публиковал (посмотреть все)

Иллюстрация: Schwingen.net

* Бурбаки – группа французских математиков, которые в первой половине ХХ века создали энциклопедию современной математики.

 

Поделитесь публикацией с друзьями

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Похожие тексты на эту тематику