«Но видит Бог, есть музыка над нами»
«Гадание на часах» Марины Охримовской прочли в России. «Швейцария для всех» с благодарностью публикует рецензию литературоведа Кирилла Ямщикова на эту книгу времени постмодерна.
Бывают книги-улыбки, эссенции приключений: мы читаем их так же, как носим предельные, невероятные в своей изобретательности наряды. Вероятно, на улицу, днём привычным, их не возьмёшь, не выкажешь сородичам, но самому себе – или же конфиденту – обнажить сумрачное можно всегда.
«Гадание на часах» — опыт чудесный, симптоматично искривлённый: сразу же вспоминаю, отталкиваясь от названия, известную картину Дали, где время ощущается предметом, — тем, что запросто можно потрогать, разоблачить.
Книга стихов Марины Охримовской овеществляет стремительные мгновения прожитого.
Мы, наверное, сильно отвыкли от поэзии весёлого действия – той, что не боится эксперимента и демиургической ответственности за наблюдаемое (вот здесь, допустим, придётся заново пронумеровать природу, там — опрыскать именами ещё такой пугливый мир). Аполлинер с трагикомическими «Алкоголями» кажется столь давно пролетевшей кометой, что любая несерьёзность – тем более граничащая с надрывом, пустотой бездны, — ощущается нами едва ли не как преступление.
Книга Марины Охримовской весела. В ней, последовательно раскрывающей читателю обстоятельства авторской жизни, улыбчиво соседствуют друг с другом противоречия, каверзы, вопросы (как правило, поставленные ребром). Аналогично уживаются в книге и языки – русский, немецкий, французский, украинский, словно бы вызволенные с антресолей памяти лишь для того, чтобы объяснить: любое отличие есть лишь подтверждение тайного сходства.
Читая, думал о литераторах совершенно несхожих, обитающих в разновеликих системах духа, — от Николая Олейникова и своры ОБЭРИУ, которой здесь, в книге, пропитана едва ли не каждая вторая строфа, — до Владимира Гандельсмана и Николая Моршена, мастеров синтаксического самоостранения. Особенно резким мне видится сходство интонации Охримовской с интонацией Моршена – такой же прыткой, игривой, неспособной остановиться, застыть в итоговом облике («Она быстрее зашагает, и я быстрее. Она, споткнувшись, захромает – и я за нею»).
Изначальная, сильно подзабытая эклектика.
Наряду с вальзеровскими призраками проходит мимо нас стихотворение «Прогулка» — «тень мастер увидал во сне и в чёрном вылил чугуне», «и только чайка прокричала, что кто-то плачет под луной», — дабы в ближайшие пару шагов забыться, исчезнуть, уступив партитуру чудаковатым, болезненно игривым терцинам (и снова – Аполлинер, кажется, не страшившийся обращать в поэзию любые элементы быта):
«Там под гипнозом интерьера
Один весёлый господин
Засунул щёточки усов
Под ленточки моих трусов.
Царить мне с этим, а не жить!»
В русскоязычной поэзии новейшего времени, безумно увлечённой строгостью, отточенностью формального высказывания (либо же его подставной бесшабашностью, которая при малейшем рассмотрении оказывается бывалым призраком оперы, разве что с другими пятнами макияжа), эскапады веселья, небрежности кажутся чем-то принципиально смелым.
Так работал Альфред Жарри. Так работает Джон Уотерс.
Поэтика Охримовской ценна тем, что не исключает провала в дурной тон, не боится страшных, жутких, заржавелых слов (хотя, признаемся, до Брюсова, препарировавшего надсоновскую лирику словами наподобие «регулярно», ей далеко); компромисс с безыскусностью рождает качественно новое звучание слова. Это и факт триумфа, и факт скуки. Амбивалентная занятность.
В свою очередь, стихотворение, давшее название книге, относительно безлико, прочитывается мимоходом, невзначай, напоминая о столь же условной «Сестре моей – жизни» Пастернака, сонатине на тему, лишённой изящества прочих, не вынесенных в заглавие художественных опытов. Нельзя, однако, и преуменьшать роли подобных текстов – отдавая себя в жертву коллективному великолепию формы, они цветут полифонией.
Голоса в этой книге теснятся, нервничают, рвутся на волю.
Где-то вновь подмечаем Бориса Пастернака – «понять иных – тяжёлый труд», где-то слышим Аллу Горбунову (таково, к примеру, стихотворение «О пользе спорта», сознательно-примитивистской интонацией напоминающее горбуновское «Когда я вырасту большая»), где-то – африканскую школу верлибра, малоизвестных в русскоязычной среде Воле Сойинку (нобелевского, между прочим, лауреата) и Брейтена Брейтенбаха.
Как и у африканских мастеров, художественная мысль Охримовской неразрывно связано с обострённым чувством политического. Показательным среди подобных опытов мне представляется «Те же грабли» — стихотворение, признаюсь, откровенно страдающее от своей же откровенности. В лоб проговорённая боль считывается хуже, чем фантазия на тему; вот и здесь – одна из редких неудач, играющая, впрочем, на руку остальной материи:
«За солнце, что встаёт с востока,
За запад, что не дремлет око,
За Севастополь, Колыму,
За пайку, ходку, за тюрьму».
Куда самобытней, ловчей выглядит «Размышление среды» — плотный барочный верлибр, укоренённый в движении незримой кинокамеры. Это и поклон европейскому модерну, знающему, как правильно демонстрировать невозможное (вспомним «Вероломство образов» Магритта), и в то же время – простейшая колыбель, колыбель чистого описания, здесь и сейчас проживаемого наблюдения:
«…звёзды, дожди, акции и атмосферные
столбы, когда в кромешном никуда
увечная кисть, алая, масляно-кровавая,
между охотою на лис являет нервно
на историческом листочке резвые
запятые, многоточия и точки, когда
идея новая почти, всего сто один раз
разменная, аккуратным патологоанатомом
терзает трепещущее естество, препарируя
атом за атомом…»
Пир стилевого разнообразия – далеко не главная причина, по которой «Гадание на часах» становится чтением увлекательным. Истинная ценность книги обнаруживается в стихотворениях, вынесенных за условные «скобки», мирно дремлющие на обочине повествования. Это виньетки, эпистолы, трогающие сильнее любого рокота.
«Смешная девочка приснится и улыбнётся мне во сне» — за этой прозрачностью, латинской простотой и кроется высший талант Охримовской, — протягивая руку потусторонним жемчужинам русского языка, отражая и Вениамина Блаженного («та девочка – а я ей был смешон…»), и Михаила Лермонтова («и звезда с звездою говорит»), и Константина Батюшкова («и всё душа за призраком летела»), и многих других, эта речь – речь первого дня земли – говорит: над нами по-прежнему есть музыка, и любой ужас конечен, в то время как музыка не прерывается ни на секунду, мило посмеиваясь над трубами, горнами, барабанами, её рукотворными глашатаями.
- Любой ангел минорен, как разбитое пианино - 4 октября 2022
- «Но видит Бог, есть музыка над нами» - 14 сентября 2022
- «Нам память выдается напрокат». О стихах Керима Волковыского - 18 июня 2020
Изображение:
Часы могут стоять или идти в различных направлениях. И тогда воспоминания о будущем превращаются в знаки, смыслы, настроения. (© schwingen.net)
Дополнительно:
«Но видит бог, есть музыка над нами» — третья строка стихотворения Осипа Эмильевича Мандельштама «Концерт на вокзале», 1921 г.
Книга Марины Охримовской «Гадание на часах» вышла в прошлом году в Цюрихе. Это хроника-пародия на наше время. Главный герой в течение жизни делает заметки, многие рифмованы, затем собирает их в произвольном порядке под одной обложкой. Зарисовки настроений и проходных персонажей формируют единый сюжет на разных языках. 220 страниц собраны в твердом или мягком переплете, электронном виде.
10 иллюстраций и обложку к «Гаданию на часах» создал художник Андрей Федорченко. Книга напечатана в международном издательском доме IngramSpark, который имеет основные представительства в США, Англии, Австралии и широкую партнерскую торговую сеть. В редакции «Швейцария для всех» есть еще экземпляры. Они продаются по доступной для читателя цене и доставляются по почте, пишите нам: in**@sc*******.net.
Марина Охримовская. «Гадание на часах». – Цюрих: Media & Tech KLG, 2021. – 220 с.
Поделитесь публикацией с друзьями