Екатерина Марголис. Неженское лицо в венецианской раме
Это рассказ о гостях Венеции. Какими ветрами их занесло в старинный город-порт на берегу Адриатического моря? Что было с этими людьми прежде и будет после? Художница и просветитель Екатерина Марголис пишет искусными штрихами напряженную акварель настоящего времени.
Отрывок из будущей книги «Неженское лицо в венецианской раме» впервые опубликован на страницах интернет-журнала Свободного университета «Palladium».
«Мама, всё нормально мы наступаем, мы крошим их!» Украинская мама гордо показывает сообщения сына в телефоне: фотографии горящего русского танка («а наши, смотри — ювелиры») и изрешеченных полей («Орки палят, как попало, ракет не жалеют. Они никого не жалеют. Даже своих им не жалко»).
На фотографии горит танк.
Внутри сгорел человек/враг/орк/россиянин/раб/всё же человек/человек ли это.
Я не могу понять себя.
Но его больше нет.
Он никого больше не убьёт.
Мы наступаем.
Его больше нет.
Площадь кипит летней жизнью.
Занимается жаркий июньский день.
Дети, старушки, собаки, фланирующие парочки. Гомон, смех, лай. Шум проходящих моторок. В ближайшем кафе меня ждут Марина и ее мама. Марина — художник и кураторка. Специалист по дизайну и изготовлению масок и карнавальных костюмов. В Венеции очень надеется устроиться по специальности. В Киеве же осталось всё: своя студия, недавно отремонтированная, дом, жизнь.
«С нами в том поезде в Польшу, на который мы успели сесть, парень ехал, грузин. У него дутик был, ну куртка „Tom Hilfiger“ — модный парень, а куртка порезана насквозь, набивка выпадает. Рассказал — мы прям не поверили сначала. Тогда ещё ж ни Бучи, ничего мы не знали. Это бурят его полоснул, когда он мёртвым притворился, — хотел проверить. „Чудом не задел. Въехал прямо на БТР в мою гостиную, — говорит. Пьяный в дупель. Я уже бежать готов был, а тут сразу — мертвым. Он вылез, полоснул, обратно полез, тут его через окно наши из ЗСУ пристрелили. Я лежу не двигаюсь. Тут мёртвый бурят и БТР. И всё это у меня в доме. Мне всё казалось, что сон это. Я этот дом сам строил. Уже второй строю и бросаю. Первый в Осетии, пришлось в 2008-м бросить и бежать. Второй вот в Украине. Тоже сам отстроил. И опять русские с войной. Я, наверное, невезучий“. А мы ему: „Не, парень, ты просто супервезучий! От смерти ушел! В рубашке родился. В куртке «хильфигер»“. Он смеётся. А порез через всю куртку. В чем был, убегал. Мы тоже. Мама вот в дырявом кожаном пальто из подвала. И в тапочках. Я с котом за пазухой. Переноску в дороге выкинули — очень тяжело тащить. А мы бежали. Как мосты стали закрывать, нам с левого берега нужно ж на правый. Там ещё четыре дня в другом подвале. Ну и потом на вокзал между обстрелами…»
Мама — изящная, тихая, с лучистыми глазами, лет 75 — слушает, кивает. Чуть не плачет. Но слёзы уже кончились. Помню огромную разницу между волной беженцев в самые первые дни войны, которые застали подвалы, но еще самого страшного не хлебнули — они плакали, рассказывали, делились. А потом была следующая — прибывающие на рассвете эвакуационные автобусы, и там были остекленевшие глаза совершенно неживых людей, которых мы встречали, и они только задавали бытовые практические вопросы: куда идти, где взять, какую бумажку заполнить и пр. И уже ничего не рассказывали и не плакали. На чувства и горе сил не было. Силы нужны были, чтобы выбраться и выжить.
«Мы там всё оставили. Я так этот дом обустраивала, вы б видели. И кот наш ничего в жизни, кроме подушек да ласки, не знал… он от стресса два дня не писал. Я думала, всё. А теперь прям альфа-самец. Выходит на лужайку. Котов других гоняет. Военный кот стал».
И передумав плакать, мама широко улыбается.
А Марина снова перехватывает инициативу:
«Я вот три месяца тут живу, тут наши из Киева на Биеннале приезжали, захватили мне мои маски, инструменты. Я разложила, гляжу на них и думаю: это ж дети мои. Прям по щекам себя бью: „Ау, Марина, где ты три месяца была? Проснись уже. Это твоя жизнь теперь. Или пока? Мы тогда в Польше, как с поезда сошли, так нас волонтеры сразу за руки/под руки, вещи взяли, бутерброд в рот, чай горячий, одеялом накрыли, ведут, один анкету заполняет, другой маршрут объясняет, как беженцам документы оформлять. И я хочу сказать: стойте, это ошибка, это не мы, мы ж нормальные люди с работой, квартирой, зарплатой, мы не беженцы… А потом вдруг смотрю вокруг… я такого никогда не видела: всюду люди, сколько глаза не хватает. И тут понимаю: беженцы — это ж мы теперь…»
II
Паром из Греции в Венецию. 36 часов на борту.
Артемиде 6 лет, Палладе 2 года.
Детские игровые комнаты на огромном пароходе все закрыты — не сезон. Из попутчиков в основном дяди-дальнобойщики да пара случайных туристов. Детей нет.
Девочкам скучно: они потрошат содержимое своих рюкзачков и прыгают по маме, пытающейся подремать. Спать в кресле на 9-м месяце беременности очень неудобно — живот давит, болит спина, дышать тяжело. Будет третья девочка.
Девочка, которая могла быть москвичкой, потом должна была стать киевлянкой, уже почти собиралась быть гречанкой, но сейчас старается успеть стать берлинкой.
Девочка-бусинка в мамином животе, которая еще не родившись, уже нанизана на нить войны и скитаний.
«Мы девочек назвали греческими именами — как богинь. Мне всегда мифы нравились. С Димой тоже на ролевых играх познакомились. Он меня моложе на 6 лет, но такой уже взрослый. Сам себя с 14 лет обеспечивал, родители его бросили, дед с бабкой растили. Мужчина, настоящий, отслужил уже. — У Ирины синие глаза и темные волосы, забранные в пучок, нежный овал лица — что-то из французских портретов классицизма. — Хотели уже давно уехать. Не могли смотреть на эти коляски с “на Берлин”, на деток в военной форме. И муж говорит: они из детей фарш сделают. Я сама из Винницы, у нас Чернобыль был, когда я в школу пошла. Я про атомную войну с детства думала. На экологию пошла учиться поэтому».
За иллюминатором море и море. Серое, бесприютное. Горизонта не видно.
Паром прибывает в Венецию в 7 утра. Но за время ковида порт перенесли в промзону за Маргеру на материк. Пейзаж после битвы.
«Дойти от причала до автобуса с детьми и таким количеством вещей, баулов, чемоданов нереально. Случайно попутка остановилась. Подвез до остановки, пожелал победы. Вам позвонил. А в Патрасе водитель автобуса не пустил на борт с тележкой-велоприцепом. Сказал, не положено. Сколько ни уговаривали, не удалось. Пришлось тележку бросить, а папе за раз весь скарб не поднять. Мы же приданое маленькой везем, не знаем, что там нас ждет, вот складную кроватку тащим, одеяльца на всех».
«Книжек у нас много-много дома с картинками, а у вас? А ваши девочки любят сказки? Я вам сейчас расскажу свою любимую», — маленькая Артемида не замолкает ни на секунду. Изможденные родители реагируют на автомате: да, Артюша, конечно Артюша, не приставай к тёте, Артюша.
Им повезло. Папа с ними. Он россиянин, поэтому теперь в Киеве его никто не ждет. Но и не держит. Она киевлянка, пыталась прижиться в Москве, инженер-эколог, но на работу не брали, вернулись уже с мужем в Киев, но и киевские подруги отвернулись — вышла замуж за москаля. Мы, как назло, в январе 2014-го поженились, а тут все и началось. От него товарищи по армии тоже такого не ожидали: повязать свою жизнь с укрофашисткой? Своих русских девчонок, что ли, мало?
Дима поначалу насторожен и неразговорчив. Огромный, под два метра, широкоплечий с детским лицом. «Давай, подержу. Только в левую». Через правую огромную ручищу у Димы идет шов. Прямо из кожи торчат свежие голубые хирургические нитки, связанные узелками.
Март выдался очень холодным. Выпал снег. В Афинах, в Тбилиси, в Ереване, в Стамбуле. Там на балконе стекло треснуло. Старые рамы. Кусок стекла на него выпал.
«Вы громче говорите. Я просто не очень хорошо слышу. Еще со времен Чернобыля, с двух лет. Глухота 2-й степени. Но инвалидность не оформлялась. Родители говорили, что это стыдно, и не возьмут в университет и на работу…
Как в Греции оказались? Муж поступил учиться на пищевого химика, хотел уехать и семью вытащить».
«У меня много профессий. Люблю учиться», — что-то вроде улыбки чуть брезжит на горизонте его лица. От него нестерпимо пахнет потом.
Тащим вещи через 104 ступеньки моста Академия.
Жена снова перехватывает нить разговора: «Дима на винзавод устроился работать. Потом ковид — полтора года в разлуке. Вот встретились наконец». — Ирина останавливается на мосту, счастливо улыбается и обнимает свой живот.
Паллада рыдает — папа взял на руки, а она хотела сама перейти через мост Академия. Сама! Сама!
«А зачем перила? Это для людей, чтоб держались? Ой, собака! А почему у нее такая грустная мордочка? — Артемида живет в своей ноосфере. Говорит по-взрослому. Ее интересует примерно всё и желательно одновременно. — А тут у вас вокзал? А поезда тоже водяные? Мы на водяном поезде в Берлин поедем?
А что мы сейчас делать будем? А у твоей дочки красивые игрушки?
А у меня тоже много игрушек дома. Я не знаю, сколько у меня игрушек. Я их считать не люблю, я играть в них люблю.
А почему тут в витрине сердечко синее и желтое?
А-а, это как Украина? Наверное, раз сердце — это не война, а любовь? Я так сразу подумала. У вас тут всюду сердечки.
А когда у вас будет прием пищи?
А то у меня вся спина и животик проголодались.
А почему на стенах пишут и рисуют?
Они что, хотят в школу искусств, а их не берут, вот они на стенках калякают?
А я тоже люблю рисовать животных. Но в альбоме. Улитку такую огромную. Мама сказала, что отдаст меня в школу искусств, когда я подрасту.
Ой, опять мост! Сколько ступенек…
Я считать пока не умею. Смотри, волны расходятся за кораблем. А почему он ветра попутного не дожидается?»
Ну, знаешь, иногда ждать попутного ветра невозможно, нужно плыть и против волн.
Мы наконец преодолели мост и пытаемся отдышаться.
«В Киеве сестра. Должна была ко мне на роды приехать. Теперь не хочет слышать, чтоб уезжать.
Да и невозможно — там все мосты поломаны, взорваны, не знаю, как люди выбираются.
Многие подруги так с детьми в подвалах и сидят. Говорят, ехать опаснее, они все эти машины обстреливают. С детьми, без детей, им пофиг.
Хорошо, мама не видит. Умерла этой осенью. Сразу четвертая стадия рака, в два месяца сгорела. Третью внучку не увидит. 65 лет всего».
Артемида вмешивается в разговор: «Я без бабушки скучаю, а дедушку не люблю, он злой. Он на маму кричит: Путин: Путин!»
«Этой мой папа, — вмешивается Людмила. — Он ничего не хочет слышать даже сейчас.
Он загипнотизирован. Сидит в Киеве на 16-м этаже под бомбами русскими и ждет, что Путин его спасет. Это бесполезно. И дедушка с ним, 96 лет, ему трудно спускаться в укрытие. И сестра, получается, у них, как заложник…
Я только недавно узнала, что наполовину еврейка. Мама скрывала, думала проблемы в школе будут.
А я теперь поняла, почему схватила детей и бегу. И верю, когда обещают худшее, это у меня, наверное, генетическая память. Не понимаю, как можно сидеть и ждать. Я теперь много книжек прочла про этот Холокост. Всё, как у нас теперь.
Я мужу еще в январе сказала: раз британская разведка говорит, что Путин готовит войну, значит, так и есть. Надо мной все смеялись. Ну и пусть смеются. Мы в Грецию приехали, думали уже остаться насовсем, документы ждали.
А мужу теперь счет заблокировали и карточку — как всем россиянам.
И начальник его во всем украинцев винит — мол, из-за них русские богатые теперь не приезжают, у нас доход и так после ковида упал.
В Греции там самый дешевый вид на жительство в ЕС был: 250.000, приезжали богатые, сорили деньгами, а теперь всё закончилось. Вот они про американцев, про НАТО твердят, у мужа начальник — грек-путинист, не за этим мы хотели уехать, хотя теперь вот на Мариуполе некоторых пробило — там же греки. Как это вообще в 21-м веке детей бомбить? Из батареи в подвале воду пить.
А мои сидят. Ждут, когда Киев в кольцо возьмут и то же начнется?
Мне рожать, кесарево делать, у меня — 7 по зрению. А у нас никаких документов. И денег теперь нет. Счет-то заблокирован. Вот и получилось: я украинка, муж россиянин, и все против. А детей как растить? Решили в Германию — там нормально к украинцам, говорят, относятся. Списалась со своей душой, она волонтеров нашла. Приютят на первое время. Я ж не так планировала. Я за естественные роды вообще, слингоношением занималась, книги детские собирала. Вот привезла вам одну в благодарность — моя любимая художница. Ничего, что по-украински? Вы нам поможете на вокзал сходить до Берлина билеты взять? По украинским паспортам бесплатно. А мужу придется за деньги с российским паспортом. Он успел снять немного до того, как карточка перестала работать. А много у нас и не было».
Из детской раздается вопль.
«Паллада укусила Аришу, но я её заранее предупредила, что такое может случиться», — педантично докладывает Артемида.
Моя 11-летняя дочь, привыкшая к роли младшей, в полной растерянности и ужасе.
«Мам, а они у нас долго будут гостить? Пока война не кончится?» — спрашивает она, деликатно отведя меня в отдельную комнату.
«Нет, если не родят тут, то завтра уже в Берлин хотят».
Тем временем Дима, полежав на полу («позвоночник уже на пределе») и съев огромную тарелку спагетти «Карбонара? Класс! Я же повар!») понемногу оттаивает:
«Я ж сам в армию мечтал пойти. Тренировался, готовился. Думал, буду защищать. Меня в детстве мамка с папкой бросили, не защитили. Я у деда вырос. Он мне про войну рассказывал. Потом отслужил, выучился на повара, а потом и в университете отучился. Сам себя всегда обеспечивал. Тогда легкие деньги в Москве были в середине 2000-х. Я 1000 долларов зарабатывал просто подработками. Но мне денег мало, я ж на книгах вырос, фильмах, сам думал, чем могу быть полезен стране. И решил в спецназ. Мои товарищи больше со мной не общаются. Последний сейчас отвалился, на смс не ответил. Спрашиваю, где ты. Он снайпером был. Молчит. Всё ясно. В гробу привезут. Афган шуткой покажется. Этот же не перед чем не остановится уже. Он военного положения боится. Тогда с ним самим военные цацкаться не будут. Я постепенно понимал. Сначала верил. Там же оклад мизерный, только надбавки за опасность и пр. Там не за деньги — за идею. Вот в 2014-м все премии и надбавки в Крым пошли, ребята говорили. Но я уже после Болотного дела уволился, тогда задумался. В 2012-м нас Новый год на Тверской отправили разгонять. Я думаю: чо такое, люди Новый год встречают, а мы их дубинками? Потом уже в суд перешел охраной. И там наслушался. Адвокат говорит: Ваша честь, так-то и так-то, камень не мог по такой траектории лететь, не мог задеть омоновца, вот вам схема, а судья его не слушает — по бумажке читает. Приговор заранее отпечатан. Что это за суд? Понял для себя: главный закон Мерфи — если что-то может пойти не так, оно так и будет. Очень помогает».
Мы идем на вокзал за билетами. Поезда переполнены, бесплатные билеты украинцам нужно бронировать заранее. У папы российский паспорт. Ему бесплатный проезд не положен. Денег у них нет. На билет ему приходится скидываться, но он даже не может поблагодарить — что-то бормочет и отходит к окну.
Плещут каналы. Сияет холодное мартовское солнце.
На Берлин. Можем повторить.
«А знаешь, мне очень понравился ваш плавучий город. Мы к вам еще приедем. Когда война кончится».
III
С утра смс от Наташи. «Опять плачу. Если эти сволочи думают нас запугать, не получится. Злость такая, что каждый до конца своих дней будет бороться».
Наташа — гид. Знаток венецианской истории. Работает по-английски и по-русски.
Теперь перед началом каждой русскоязычнoй экскурсии Наташа спрашивает своих туристов о войне и отказывается от работы, если «всё сложно» или «а мы тут при чем?». С Наташей мы подружились недавно, но крепко. Выходила вместе с нами 24 февраля на Сан Марко c протестом. Увидела и присоединилась. Живет тут давно, замужем за венецианцем, сама из Украины, училась в Херсоне. Наташа — сгусток энергии и деятельного участия. Она фактически одна организовала всю систему помощи беженцам в Венеции на первом этапе, пока просыпались и пытались что-то наладить итальянские власти, Caritas и Красный Крест.
Сейчас в разгаре летний туристический сезон. У Наташи сейчас много работы по специальности: на вторник подряд две большие экскурсии по Дворцу Дожей. Семейные. Обычно такие заказывают обеспеченные семьи, которые серьезно относятся к образованию своих детей.
Две семьи. Первая из Киева.
Мама, папа (сопровождает эвакуацию инвалидов из Украины, ездит туда-сюда с разрешения ЗСУ), две девочки: 6 и 8 лет. Дети умные, пытливые, образованные, понимают немножко по-английски, между собой говорят по-украински, родители тоже стараются, хотя мама русскоязычная и в прошлые приезды говорила по-русски, но сейчас, пусть с ошибками, но только на мове. Они не первый раз, но на этот раз заказывают украинскую экскурсию.
Папа шепотом предупреждает гида Наташу: только аккуратнее на темы войны. Девочки просидела месяц в подвале. Младшая очень травмирована. Старшая получше, она охраняла и успокаивала младшую и тем самым нашла себе психологическую нишу и защиту в заботе о более слабом. Наташа понимающе кивает.
Осадные картины — мимо. Оружие мимо. Детективный рассказ о предательстве дожа и отрубленной голове, обычно имеющий у детей бурный успех, вызывает слезы и жуткий испуг. Рассказ спешно прерывается, Наташа скорее ведет всех по золоченым коридорам, показывает расписанные Веронезе потолки с символами добродетелей и паутинкой, где дети, оказывается, знают, что такое аллегории и рассказывают об этом Наташе, потом огромный Зал Большого Совета с золотом Тинторетто — тут младшая тоже демонстрирует незаурядное знание библейских сюжетов, а до этого античной мифологии. Наконец заключительная часть — переход в таинственные коридоры тюрьмы Пьомби. И тут у младшей начинается истерика: это тот самый страшный сырой подвал без света, пойдем отсюда, сейчас будут стрелять. Папа хватает ее на руки, и они буквально бегут обратно. Старшая на ходу пытается заговорить зубы младшей рассказом о гондолах: «Посмотри в окошко, видишь там такие лодки, ими управляют одним веслом…»
По дороге на выход они пробегают огромный зал, где сейчас выставлена инсталляция с семиметровыми полотнами Ансельма Кифера.
Семь огромных во всю стену полотен превратили зал в пейзаж после битвы.
Я наконец увидела что-то хоть как-то соразмерное нынешней катастрофе по масштабу выжженности.
Это было не про Венецию и не про пожар. Точнее и про это, но куда больше.
Site-specific обернулся time-specific. Это делалось до войны, до Харькова, Волновахи, до Мариуполя. Но оказалось всем сразу.
Километры спекшейся краски, перемешанной с землей, уголь, боль, пришкваренная одежда, раскрытый гроб евангелиста Марка, но его там нет.
Лестница в небо через обгорелую черноту и всполохи. Продуктовые тележки, наполненные чем попало, катящиеся под самым потолком. Застывшее пепелище.
Большой художник не говорит от себя.
И даже список материалов звучит как поминальная молитва по цивилизации:
холст, эмульсия, акрил, масло, шеллак, смола, гуммиарабик, обожженное дерево, цинк, сталь, свинец, листовое золото, сожженные книги, металлическая проволока, ткань, солома, веревки, бумага, вощеная бумага, ботинки, уголь.
По замыслу после окончания выставки художник собирается сжечь все работы.
Эпиграфом к выставке Кифер поставил слова венетского философа Андреа Эмо:
«Questi scritti, quando verranno bruciati, daranno finalmente un po’ di luce» — «Эти записи, когда их сожгут, наконец дадут немного света».
Семья останавливается. Они ходят от полотна к полотну. Дети и взрослые. Они внимательно вглядываются и вслушиваются. Они узнают себя в огромном полотне истории. И почему-то больше не боятся. Они благодарят Наташу за экскурсию. Дети тоже.
И желают друг другу перемоги.
Через два часа следующая экскурсия.
Семья номер два. Россияне. Очень милые, интеллигентные, мама, папа мальчик и девочка: 7 и 9 лет.
Дети умные, пытливые, образованные, понимают немножко по-английски. Экскурсию заказали русскоязычную. Наташа сразу предупреждает еще в переписке, что она из Украины и всех Z сразу просит не обращаться.
Семья, разумеется, не Z. Они просто приехали показать детям Венецию. «Мы хотим воспитывать их на позитиве и дать хорошее образование и старт в будущее».
Снова тот же маршрут. Батальные полотна на ура. Мощь Венецианской республики — восторг. Совет Десяти и тайная дверка в комнату, откуда уводят осужденных, — вау. Дож без головы — суперстрашилка. Дети знают историю, перебивают друг друга, добавляют подробности мифов и библейских сюжетов. Даже про Мост Вздохов слышали. А мы по нему пройдем? Что, прямо в тюрьму, в настоящую? Круто…
На обратном пути тот же зал с Кифером.
Наташа начинает рассказывать биографию художника, родившегося под последними бомбежками Второй мировой. Его антивоенный пафос. Война, Катастрофа (Холокост), нацизм и его живучесть в Германии — главные болевые оси творчества.
Ровно через полторы минуты папа прерывает Наташин рассказ и громко объявляет детям, что им пора за мороженым. На выходе горячим шепотом объясняет Наташе: «Мы воспитываем их на позитиве. Нашим детям не повезло родиться и расти в такое время. Мы без политики».
Они прощаются, вежливо благодарят за прекрасную экскурсию. Дети со смехом бегут вниз по лестнице Porta della Carta: их ждет мороженое.
«И тут меня накрыло», — говорит мне обычно такая стойкая и сдержанная Наташа.
Она садится на мраморные ступеньки и начинает безудержно рыдать.
Она плачет по всем тем детям и родителям, которые не выбирали, которых лишили выбора, которых не спросили и исковеркали им навсегда жизнь или лишили ее вовсе.
Они тоже хотели беречь своих детей от зла, растить в тепле, приобщать к культуре. Они мужественно делают это и сейчас. Вопреки всему.
Но им не оставили выбора.
Их девочки навсегда запомнят эти подвалы и будут шарахаться от резкого хлопанья двери. Или бросаться на пол при звуке вертолета над Сан Марко.
Притча 2022. Венеция. Дворец Дожей. Две совершенно одинаковые семьи, воспитывающие своих детей по обе стороны войны.
Не бойтесь. Морали не будет.
Будут только перепуганные насмерть стойкие дети и другие точно такие же дети, беззаботно смешавшиеся с веселой летней толпой на Сан Марко в ожидании мороженого.
Да Наташины бессильные слезы на мраморных ступеньках Дворца Дожей.
IV
Как ты смеешь писать такое из солнечной Венеции?! Такой упрек слышу ежедневно. Такое — самое разное. Каждый день каждый дом каждый мост — это мысли, цитаты, картинки, тексты — по сути, открытый дневник. Дневник военного времени, даже если мы за тысячи километров. Войну не отменишь. Двойная оптика теперь с нами надолго.
«Отдыхайте себе в Венеции», «кофейку попейте», «как там погода?» — приносит утренний русскоязычный фейсбук.
В Венеции не может быть горя, войны, предательства. В Венеции только погода и отдых. Гондолы, просекко да соле мио с макаронами.
Только почему-то у Насти в соседнем баре заплаканные глаза. Настя — модница, красавица, хохотушка. Выглядит всегда, как на подиуме. За словом в карман не лезет.
«Насть, что-то случилось?»
«Сын, ну Генка мой, 23 года, месяц мне голову морочил, что, мол, в терроборону не взяли, а сам на учениях и теперь в разведотряде… на передовой под Изюмом. А он хоть спортсмен, но он такой у меня домашний, учиться любит, крови боится. Я спрашиваю: а как тебя взяли, ты ж от анализа в обморок падаешь? А он: из уха брали, на группу. Там их рашисты вчера обстреляли. Машину пришлось бросить. Еле выбрались…» — она спохватывается уже на слове «рашисты» и замолкает. Смотрит на меня вопросительно.
«Рашисты и есть. Что тут стесняться теперь слов, что ли?»
Ободренная моей лингвистической толерантностью Настя продолжает с удвоенной экспрессией: «Очки потерял. И дрон поломался. Вот бегала в Вестерн Юнион — перевела всю зарплату, и сестра добавила, она тут сиделкой. Ну на этот дрон или там деталь какая-то — не поняла толком, связь прерывалась. Короче, 1200 евро. Он без него ж не видит ничего, кто там в засаде, и убить его могут. А оборудование новое долго идет. Кому на бронежилет собирают, кому на каску. Нам они живые нужны. Вот тут в газетах всё обсуждают, что Италия продолжила поставки. Это хорошо. Так, представляешь, есть такие, что против. Это они так „за мир”. Пришли б к ним домой, поубивали б родных, разгромили б хату, я б на них посмотрела. Пацифисты… Ну ничего, мы наступаем. Мы крошим их. — И Настя добавляет крепкий эпитет. — Тебе кофе?»
За моей спиной из чьего-то окна полощется украинский флаг.
Солнце отражается в кофейной чашке. Чашка стоит на блюдце. Блюдце на столе. Столик на венецианской площади. Площадь в городе. Город в мире.
Мирный город, в котором на каждом шагу — война.
- Маска, я тебя знаю. Екатерина Марголис – об операциях прикрытия - 15 апреля 2024
- Екатерина Марголис. «Тюрьма открывается снаружи, но свобода — изнутри» - 18 февраля 2024
- Уменьшительное зло. Екатерина Марголис — о сентиментальности - 7 ноября 2023
Изображения:
Венеция. Март 2023 г. Из личного архива Екатерины Марголис. (Facebook © Katia Margolis)
Российские бомбы разрушили 16 марта 2022 г. Донецкий драматический театр в Мариуполе. В бомбоубежище здания прятались несколько сотен человек, спаслись около 130 выживших. Вскоре власти сообщили, что из-за авиаудара по театру погибло около 300 человек.
Манифестация солидарности с Украиной проходила в Венеции 26 февраля 2023 г. под лозунгом «Помогите нам выстоять, помогите нам победить!». Организовала акцию украинская диаспора. (Facebook © Katia Margolis)
Поделитесь публикацией с друзьями