В театр с Джоном Китсом. Фрагменты
Пьесы пишутся не для чтения, а для постановки на сцене.
Место действия: крошечное кафе с тремя круглыми столиками.
Действующие лица:
Коломбина – цирковая балерина.
Арлекин – веселый клоун.
Пьеро – грустный клоун.
Театр – почти три тысячи лет поэтического, художественного опыта осмысления мира, сфокусированного призмой времени и самой жизнью в каждом движении авторской, актерской души, мизансцене, музыке, декорации… Сегодняшний театр это еще и тысячи имен авторов, рифмовавших, кодировавших поэтическим кодом связь земного и потустороннего. Как из тысяч выбрать десяток «важнейших», созвучных современности художественных поэтических систем, чтобы увлечь, затянуть, заманить душу зрителя в сложную, лукавую игру, сделать его соучастником «божественной комедии жизни», по воле автора создаваемой на сцене, может быть даже вопреки воле зрителя?
Прожектор поочередно «берет в круг» круглый столик с погасшими свечами в подсвечнике и книгой, безжизненно повисшие на плечиках «опустошенные» костюмы Пьеро, Коломбины, Арлекина. Открывается книга, заложенная засохшим цветком (розой).
Заходит Арлекин – доволен самим собой и миром. Садится за столик. Перед ним бокал и бутылка вина. Входит Пьеро со скрипичным футляром и приколотой к груди розой, садится за свободный столик. Появляется Коломбина с сумочкой, кружевным зонтиком, устраивается за свободным столом, немедленно достает из сумочки зеркальце, пудреницу, пуховку, занято собой. Пьеро восхищен и грустен. Арлекин доволен и удовлетворен. Коломбина будто невзначай демонстрирует ножки в кокетливых чулочках и туфельках с бантом. Из-под юбочки выглядываю кружевные панталончики. Пьеро млеет. Арлекин весел.
«Любовь! Игрушка лени золотой!
Кумир, такой божественно-прекрасный,
Что юность, в упоенье расточая
Ей сотни тысяч ласковых имен,
Сама себя божественною мнит
И празднуя безумствует все лето,
Гребенку барышни признав тиарой,
Стрелой Амура – бильярдный кий.
Тогда живет Антоний в Брунсквик-сквере,
И Клеопатра – в номере седьмом.
Но если страсть воспламеняла мир,
Бросала в прах цариц и полководцев,
Глупцы! – так вашу мелкую страстишку
Сравню я с сорною травой.
Восстановите тот тяжелый жемчуг,
Что растворен царицею Египта,
И хоть на вас касторовые шляпы –
Я вам скажу: вы можете любить!»*
По данным Госсекретариата по миграции в Швейцарии на начало октября 2023 года зарегистрировано более 65 700 временных переселенцев из Украины...
Театр «Синтез» показал в Швейцарии спектакль по пьесе Александра Володина «Ящерица». Перевод пьесы на немецкий выполнен режиссером, хореографом, основателем и руководителем...
В книжках Иосифа Бродского этого произведения нет. Авторство стихотворения «На независимость Украины» долго оспаривалось, говорили, что это стилизация, что он такого...
Власти ошиблись в оценке катастрофы. Весной в приграничном регионе беженцев было больше, чем местных жителей. Из-за ужасающих условий и болезней...
В России задержан историк и публицист Александр Скобов, его обвиняют в «публичном оправдании терроризма». Сейчас в списках «Мемориала» 694 политзаключенных,...
Как мифы о «великой и загадочной» русской культуре экспортируются на мировые культурные площадки? Что за явление такое - невыносимая легкость...
Американский историк Тимоти Снайдер исследует заблуждения российского президента по поводу «украинского следа» в теракте 22 марта в Подмосковье. Из высказываний...
Созданная одной из первых в Швейцарии, русская школа «Детский городок» провела в конце января первую встречу выпускников. Идея возникла под занавес прошлого...
Полина Зоммер приехала из России в Швейцарию подростком, это было связано с работой отца. Временное пребывание стало для семьи постоянным....
Перед Коломбиной шампанское в высоком бокале. Арлекин складывает ассигнацию «самолетиком», бросает на стол Коломбины. Она прячет ассигнацию в размер лифа. Не замечая этого, Пьеро посылает Коломбине розу, которая падает в ее бокал. Увидев розу, Коломина шлет Пьеро воздушный поцелуй. Арлекина это забавляет. Пьеро в восторге. Смелеет, открывает футляр – он пуст. Пьеро достает импровизированную скрипку, играет. Коломбина танцует. Арлекин курит сигару, на его лице презрение. Докурив, Арлекин поднимается, толкает Пьеро, отбирает скрипку, ломает через колено, бросает на пол, топчет. Подходит к Коломбине, сворачивает руку калачиком – они уходят. Коломбина забыла зонтик. Пьеро один – безутешно плачет, закрыв лицо руками.
«Помилосердствуй! – сжалься! – полюби! –
Любви прошу – не милостыни скудной –
Но милосердной, искренней любви –
Открытой, безраздельной, безрассудной!
О дай мне всю себя – вобрать, вдохнуть
Твое тепло – благоуханье – нежность
Ресниц, ладоней, плеч – и эту грудь,
В которой свет, блаженство, безмятежность!
Люби меня! – душой – всем существом –
Хотя б из милосердия! – Иначе
Умру: иль, сделавшись твоим рабом,
В страданьях праздных сам себя растрачу,
И сгинет в безнадежности пустой
Мой разум, пораженный слепотой!»*
Вечереет. Витрина освещается со стороны улицы. В световом пятне возникает Коломбина. Она пытается привлечь внимание Пьеро. Он замечает ее, верит и не верит глазам. Она показывает ему на забытый зонтик. Он берет зонт, как сомнамбула идет к окну, наталкивается на стекло. Коломбина смеется, манит. Пьеро выходит из оцепенения, бросается к выходу, запинается, падает. Приходит в себя, оглядывается: никого нет – он один. Понурый, опустошенный, сгорбившийся исчезает в уличном пролете. В его руке – забытый зонт Коломбины. Кафе пусто. Появляется Коломбина. Она кого-то или что-то ищет. На столе – перевернутый бокал, рядом – роза. На столе Пьеро – открытый скрипичный футляр. Коломбина берет розу и бережно кладет ее в открытый скрипичный футляр… Занавес.
«Четыре разных времени в году.
Четыре их и у тебя, душа.
Весной мы пьем беспечно, на ходу
Прекрасное из полного ковша.
Смакуя летом этот вешний мед,
Душа летает, крылья распустив.
А осенью от бурь от непогод
Она в укромный прячется залив.
Теперь она довольствуется тем,
Что сквозь туман глядит на ход вещей.
Пусть жизнь идет неслышная совсем,
Как у порога льющийся ручей.
Потом – зима. Безлика и мертва.
Что делать! Жизнь людская такова»*
Театр… Синтез высокой поэзии. Высокая поэзия синтеза слова, чувства, действия. Когда приобщенная таинствам сопереживания, очарованная душа умывается невидимыми миру слезами, смеется, торжествует, болит, замирает от сострадания, умирает по замыслу художника, чтобы воскреснуть обновленной, просветленной, освященной благословенным светом драматического искусства. Театр – земное, насущное торжество поэтической магии, подвластной небожителям.
Желание понять другого. Умение увидеть, услышать, заболеть, ужаснуться, захлебнуться чужим, возможно, чуждым страданием. Способность сопереживания, взлета и падения, готовность восхищаться и восхищать, познавать и врачевать душу ближнего своего. Что значит эта способность: в авторе, читателе, зрителе?
Если верить древним, поэзией жизни управляют Эрос и Танатос. Эрос – восторг любви – побуждает воспринимать мир как дар, который надо сполна прожить и пережить, идя навстречу миру. Танатос – ужас смерти – требует не столько проживания, сколько изживания жизни ради возврата в своего рода Эдем, где все целостно, где нет конфликтов, противоречий между потребностью и удовлетворением, между «я» и «ты», между внешним и внутренним. Поэзия, как компромисс между восторгом и ужасом. Чего же больше в мире поэзии восторга или поэзии ужаса?
Восторг жизни побуждает художника тянуться к людям, добиваться любви, признания, проявлять «энергию», «узнаваемость», «похожесть». «Ужас жизни» толкает вспять, в безмятежный рай материнской (плотской) ласки, в «лоно вечности», в небытие, в «инаковость», «неотмирность». И гамлетовское «быть или не быть» это еще и выбор между обыденностью, «похожестью» и «неотмирностью». И значит ли быть «другим», заведомо недосягаемым и, сознавая это, понимать, что ты – избранный и уже в силу этого должен, обязан спорить не щадя себя и побеждать обыденное поэзией смерти, жизни, любви?
Может быть, драма жизни начинается в тот момент, когда ребенок взрослеет и, став выше родителей, пытается заглянуть им через плечо? Когда возникает исконный конфликт, на котором собственно выросла классическая трагедия: конфликт между разумом и страстью, чувством и долгом. И как пережить осознание личного взросления? Пережить и… войти в вечность.
Театр, творчество – судьба и смысл жизни каждого, кто имеет дерзость быть Мастером, Творцом – любимый, бережно несомый крест. Неподвластная времени поэзия, пульс которой бьется в унисон с бесконечно малой сутью мгновенного настоящего, через которое неизмеримое неведомое будущее перетекает в бесконечное узнаваемое прошлое. Искусство совмещать божественный замысел видения, предвидения с очарованием заблуждения. Не это ли главная задача Творца?
Поэзия вечности и времени. Художник и время. Время, в котором он живет и время создаваемого им поэтического мира. Поэт просто обязан, говоря по-мандельштамовски, слышать шорох времени и иметь дерзость и талант его запечатлеть. Поэзия вечности и пульсация голубой жилки на любимом виске, холодный слепой рассвет и бессмертный крылатый стих, «пожары дымные заката», «ты» и «твой мир», такой, какой он есть и каким ты чувствуешь его.
Человек, творец, художник, как поэтическая точка напряжения в противоборстве Добра и Зла. Искусство – полная впечатляющей силы магия, в которой заведомо содержится и «объект» и «субъект», и внешний по отношению к художнику мир, и сам художник. Спектакль окончен. Фенита ля комедия. Занавес закрыт. Закончилась чья-то земная жизнь. Но мир изменился, стал другим – немного добрее, немного искреннее, немного больше любви. Свершилось чудо. Метаморфоза. Волшебство сопереживания.
2003 г.
#
Текст: Марина Охримовская
Стихи: Джон Китс
Фото: (caes SNRC)
Примечание: Фрагменты сценария к серии телевизионных передач «Театр Поэзии или Поэзия Театра» для телеканала «Культура».
Поделитесь публикацией с друзьями